Освоение южнорусской окраины в XVI-XVII вв. и российский этногенез (К постановке проблемы)

Дроздов К. С.

Вплоть до середины XVI века незаселенные земли к югу от границ Московского государства в природной зоне лесостепи и степи в понимании русских людей того времени являлись Полем [*1]: здесь не могло существовать постоянных селений, а тем более городов. Край сделался местом кочевий крымских и ногайских татар. Территория Поля была столь обширна, что охватывала Приволжские, Придонские и даже Приднепровские степи. Но в дальнейшем эта область стала заметно сокращаться. И если в середине века крайним русским городом, вплотную примыкавшим к Полю, была Тула, то уже к концу столетия границы российского государства отодвинулись далеко на юг, в район Донецко-Оскольского междуречья, где возникли города-крепости Белгород, Оскол и Валуйки, которые именовались обычно ╚городами на Поле╩ или ╚польскими городами╩.

С этого времени начинается интенсивное освоение и заселение некогда заброшенных и запустевших земель, окончившееся закреплением их за русским государством. В продолжение каких-то 100-150 лет на южнорусской окраине возникает такое множество сёл, деревень, городов, что очень скоро край становится не только передовым военно-сторожевым рубежом, защищающим центральные районы страны от татарских и черкасских вторжений, но и житницей России.

Но, естественно, возникает вопрос: в чём причина столь быстрой метаморфозыN Ведь еще во второй половине XV столетия путешественник, оказавшийся в этих краях, ╚не имел возможности достать куска хлеба и благословлял судьбу, когда вступал в землю русскую╩ [1, с.7-8].

Чтобы ответить на этот вопрос, мы обратимся к этнической истории. В деле освоения огромных пространств южнорусской лесостепи и степи потребовалось совершить гигантскую работу в масштабе всего русского этноса, затратить массу сил и энергии всего русского общества. Этнический аспект позволяет максимально широко взглянуть на данную проблему, проследив историю заселения и освоения южнорусской окраины на фоне процесса российского этногенеза.

С точки зрения пассионарной теории Л.Н.Гумилёва русский этнос в XVI-XVII вв. находился в акматической фазе своего развития. А это значит, что уровень пассионарного напряжения этнической системы достиг в то время своего максимума. Русские пассионарии ╚не хотели ковыряться в земле, а стремились жить на границе, воевать, отстаивать веру православную или любые политические интересы - лишь бы найти применение своей избыточной энергии╩ [2, с.235]. Именно в эти столетия мы

наблюдаем активное продвижение русских из исторического центра - Волжско-Окского междуречья - по всему огромному пространству евразийского континента: на юг, в район современного Центрального Черноземья, на юго-восток, в Среднее и Нижнее Поволжье и, наконец, на восток - в Сибирь, вплоть до Тихого океана. И так было во все времена и у всех народов, вступивших в стадию своего расцвета

Но необходимо отметить тот факт, что при расселении или вынужденных переселениях этнос ищет себе область, схожую на ту, в которой данный этнос сложился. ╚Англичане охотно переселялись в страны с умеренным климатом, особенно в степи Северной Америки, Южной Африки и Австралии, где можно разводить овец. Тропические районы их особенно не манили, и там они выступали преимущественно в роли колониальных чиновников или купцов, т.е. людей, живущих за счет местного населения... Испанцы колонизовали местности с сухим и жарким климатом, оставляя без внимания тропические леса. Они хорошо прижились в аргентинской пампе, где истребили тэульчей, майя же в тропических джунглях Юкатана сохранились. Якуты проникли в долину р. Лены и развели там лошадей, имитируя прежнюю жизнь на берегах Байкала, но не посягали на водораздельные таежные массивы, оставив их эвенкам...╩ [3, с.339]. Таким же образом тюрки и монголы расселялись по водораздельным степям, арабы осваивали оазисы среди пустынь, а эллины - берега Средиземноморья.

Ту же закономерность мы можем заметить и в России [*2]. ╚Русские как этнос связаны с азональным поименно-луговым ландшафтом рек таежной зоны, где образовали уникальный симбиоз с коровой, используемой, прежде всего, как источник органического удобрения, совершенно необходимого для малоплодородных подзолистых лесных почв╩ [3, с.169]. Поэтому, когда русские землепроходцы в конце XVI-XVII вв. подчинили всю Сибирь, они заселили только лесостепную окраину тайги и берега рек - ландшафты, сходные с теми, где сложились в этнос их предки.

Иными словами, необходимо говорить об особом месторазвитии для каждого народа, о ╚кормящем╩ или ╚вмещающем╩ ландшафте, разном, но всегда родном для данного этноса. И с этой точки зрения ╚березовые рощи, ополья, тихие реки Волго-Окского междуречья были такими же элементами складывавшегося в XIII-XIV вв. великорусского этноса, как и угро-славянская и татаро-славянская метисация, принесенная из Византии архитектура храмов, былинный эпос и сказки о волшебных волках и лисицах. И куда бы ни забрасывала судьба русского человека, он знал, что у него есть свое место - Родина╩ [4, с.229].

В ходе продвижения русских на юг, в районы Поля, население, пришедшее из северных областей и адаптированное к лесным территориям, оседало на окраинах лесных массивов и по берегам рек. ╚Заселение происходило по течению крупных рек, долины которых и крутобережные водоразделы были покрыты лесами. Не лес, а степи были преградой на пути движения переселенцев╩ [5, с.267]. И дело было не только в том, что лес служил естественным укрытием от набегов кочевников, давая топливо и материал для строительства. Куда важнее для первых переселенцев являлись традиционные навыки и приемы обработки сельскохозяйственных угодий. Главным орудием вспашки у русского насельника, обрабатывавшего до XVII века почти исключительно дерново-подзолистые и серые лесные почвы, была деревянная соха. Но для распашки задернованных степных участков, характерных для ╚польской украйны╩ [*3] , соха была малопригодна.

В отличие от великороссов, малороссийское население (черкасы) было приспособлено к обработке степных залежных почв с помощью железных плугов. ╚По исторически сложившимся причинам оно обладало лучшей адаптацией к степным ландшафтам, где преимущественно и оседало╩ [5, с.267].

И в этом нег ничего удивительного. Если мы обратимся к понятию ╚месторазвитие╩, то обнаружим, чго для украинского этноса таковым были просторы водоразделов лесостепи и степи. Украинцы сумели освоить их: ╚они выкапывали колодцы-криницы, делали запруды на ручейках и имели достаточное количество воды. Так на водоразделах возникали хутора с садиками, и, поскольку земля была плодородной, особых забот о хлебе насущном украинцы не знали╩ [2, с.255].

С конца XVI столетия Днепро-Донская лесостепь становится тем местом, где столкнулись два потока колонизации - русский и украинский. [6, с.9-10]. Но в силу того, что характер связи этноса с ландшафтом у одного и другого народов значительно разнился, каждый из них стремился занять в этом регионе свою экологическую нишу. В это время ╚польская украйна╩ стала зоной активных этнических контактов русских и украинцев (как позитивных, так и негативных). Но опыт совместного проживания двух родственных народов неизбежно должен был привести к взаимообмену, прежде всего на хозяйственно-бытовом уровне. (Так, именно у украинских черкас русские переселенцы заимствовали приемы плужной обработки залежных степных земель).

Всё это, в свою очередь, вело к сближению стереотипов поведения того и другого народов.

* * *

Рубежами, пограничьем растущей России в конце XVI -XVII вв. служили огромные пространства Поля и Сибири. Именно туда, на границы государства, и устремляется огромная масса русских пассионариев, чтобы реализовать свою избыточную энергию. Успешное и быстрое освоение и заселение этих земель стало возможным лишь постольку, поскольку первые переселенцы являлись людьми целеустремленными, мужественными, готовыми, к самопожертвованию. Не случайно, что стереотип поведения и служилых людей, охранявших южные рубежи России от вторжения крымцев и ногаев, и землепроходцев, чьи ╚буйные головушки╩ Сибирь манила волей, был удивительно схож с тем, который толкал испанских конкистадоров в Америку, а североамериканских скваттеров на ╚дикий Запад╩. И тут и там мы обнаруживаем героико-романтический, авантюристический этос, характерный для представителей молодых народов.

Полная опасностей и риска, жизнь на степном пограничье притягивала, словно магнитом, наиболее пассионарных лиц всех категорий служилого сословия. Они оставляли тихую жизнь в поместьях и вотчинах Центральной России и устремлялись на юг. Ведь здесь, на ╚польской украйне╩, в лихом бою с крымцами, ногаями, воровскими черкасами можно было добыть вместе с головой супротивника и славу победителя. Служилые люди южнорусской окраины, выезжая на сторожи в степь, унаследовали не только службу былинных богатырей Киевской Руси, но главное - их героический дух. [7, с.32-33]

Заселение и хозяйственное освоение южнорусской окраины началось со строительства во втор. пол. XVI в. городов-крепостей на Поле. Первыми русскими ╚городами на Поле╩ (или городами ╚польской украйны╩) стали Воронеж и Ливны (1585 г.), в следующем десятилетии к ним добавятся еще 6 городов: Елец, Курск, Белгород, Оскол, Валуйки, Царёв-Борисов. Но еще задолго до строительства крепостей, ╚от лет царя Ивана Васильевича даже╩, как сообщает летописец, здесь существовало русское население, представлявшее большей частью конгломерат всех сословий, включая беглых крестьян и ссыльных преступников. ╚И егда кто от злодействующих осужден будет к смерти, и аще убежит в те грады польския и северския, то тамо да избудет смерти своея╩ [8, с.27]. Так постепенно стал возникать и оформляться своеобразный южнорусский субэтнос, усложнив и разнообразив структуру российского этноса этого времени.

В условиях приграничья на протяжении всего XVII столетия основную массу здешнего населения составляли не крестьяне, а служилые люди, которые сочетали хозяйственную деятельность с государевой службой по охране южных рубежей. Пограничная служба была тяжела и опасна, но она обеспечивала щедрыми земельными пожалованиями. Потому-то и стекались на порубежье ╚люди предприимчивые и отважные до бесшабашности╩ [7, с.39-40].

Местную служилую элиту составляли городовые дворяне и дети боярские - низший слой российского дворянства. Они несли службу с городом, т.е. главным образом в качестве начальных людей: осадных голов, сотников и др. Кроме того, они исполняли все службы, касавшиеся военного строя и военных приготовлений. ╚Они сражались в битвах с неприятелями, были гонцами, разведчиками, защищали крепости и укрепленные острожки и т.п. Они же устраивали валы, стены, башни, рвы, окопы, тайники, служили в обозах, словом не были освобождаемы ни от какой службы, работы и труда, которые так или иначе касались военной деятельности во всех ее видах и проявлениях╩ [9, с. 39-40].

Так, летом 1646 г. в строительстве земляного вала, рва и других укреплений на Карповском участке будущей Белгородской черты принимали участие служилые люди из разных городов ╚польской украйны╩. Курские служилые люди - 1306 человек - строили г. Карпов и карповские укрепления; 336 белгородцев -детей боярских полковой службы - сделали 267 саженей вала, одну башню и приказную избу в Болховце [10, с.121-122]. Уже в следующем году дети боярские из Белгорода заняты на строительстве укреплений на Нежегольском участке. Ими был выстроен Нежегольский стоялый острог и установлен там сменный караул. И тут же белгородский воевода Т. Бутурлин дает им новое, почти непосильное задание. ╚Каждый белгородец должен был сделать 7 саженей земляного вала у колодезя Олыпанца на левом берегу Сев. Донца и 3 сажени вала у Нежегольского острога (то есть всего насыпать около 200 кубометров земли), а также привезти по 10 дубовых бревен на надолбы╩. В коллективной челобитной, отправленной в Москву, белгородские служилые люди писали, что такая работа им совершенно не под силу,

тем более что крестьян и бобылей у них нет. В итоге разрядный приказ был вынужден отменить распоряжение воеводы. А Т. Бутурлин получил указание доделывать земляные валы ╚меж дел и не в пашенную пору╩ [10, с.123-124].

Действительно, строительство оборонительной черты влекло за собой увеличение всё новых и новых повинностей и забот, которые ложились на плечи дворян и детей боярских южнорусской окраины. Что представляла собой служба на южном погра-ничье в эти десятилетия, можно узнать из челобитной 1648 года, которая была подана на Земский собор белгородскими выборными. ╚И в прошлом. Государь в 154 [1646] году при боярине и воеводе белгородском, князе Николае Ивановиче Одоевском в Белгороде мы, холопы твои, вал валили и надолбы делали и ров копали и всю крепость делали. Да мы же, холопы твои, в прошлом 156 [1648] году при воеводе Тимофее Федоровиче Бутурлине на низ по Дону по Ногайской стороне вал валили и ров копали и надолбы делали и всю крепость строили. Да мы же, холопы твои, в Корочанском стану от Нежегольского лесу к реке к Нежеголи от Валуйского броду вал валили, ров копали и надолбы делали и Нежегольский острог поставили...╩ [9, с.299-300].

При всём при этом у служилого сословия юга России почти не было крепостных крестьян. Это явление было характерно на протяжении всего XVII столетия. Дворяне и дети боярские вели свое хозяйство трудами рук своих и членов своей семьи. Если что и эксплуатировали они, то только свои же руки, которыми на службе саблей махали, а в свободное время землю пахали [7, с.41].

Необходимо еще раз подчеркнуть, что дворянское звание на ╚польской украйне╩ свидетельствовало прежде всего о том, что обладатель его наиболее подготовлен к военной службе, несет наиболее ответственную и тяжелую службу далеко в степи в станицах и разъездах. Служба дворянского земельного сословия по тогдашнему справедливому выражению была ╚кровию и смертию╩, а поместная система давала возможность государю вознаграждать дворян и детей боярских по их заслугам [9, с.99].

Служилое население южнорусской окраины представляло собой типичных пассионариев акматической фазы этногенеза. Все те, кто отличался особенной храбростью и беззаветной отвагой, те, для кого наградой была ╚более или менее богатая добыча, слава (! - Д.К.), а всего дороже - царское пожалование и награждение за сеунч╩ [*4] [9, с.205] - все они устремлялись в поисках удачи на ╚польскую украйну╩. История южного порубежья буквально переполнена рассказами о сеунщиках, которые везли в Москву вести о победах над неприятелем.

Так, в 1623 году из Белгорода приезжал в Москву к государю с сеунчем выборный дворянин Микула Маслов, который вместе с детьми боярскими и другими служилыми людьми преследовал татар и разбил их на реке Халани. Ему было дано жалованье 5 рублей да сукно доброе. В 1624 году в Москве был с сеунчем из Белгорода станичный голова Сидор Маслов, который одержал победу над татарами. Он получил 8 рублей денежного жалованья и сукно доброе. В 1625 году Микула Маслов снова бил челом государю о сеунче. В своем челобитье он писал следующее: ╚В нынешнем году посылал меня воевода с детьми боярскими и другими служилыми людьми. И мы пошли за татары и Божьего Милостью и Великаго Государя Святейшего Патриарха Филарета Никитича молитвами и твоим. Государевым, Царевым и Великаго Князя счастием татар побили и многих в полон взяли. И воевода Лодыженский прислал меня, холопа твоего, к тебе. Государь, к Москве и за мою службишку и саунч своим государевым жалованьем, как тебе Милосердный Господь известит╩ [9, с.214-215].

В 1633 году, во время Смоленской войны, Белгород подвергся осаде польско-литовским войском, но успешно отразил нападение неприятеля. ╚Приходили в нынешнем в 141 году на Ильин день Св. Пророка под Белгород литовские люди черкасы и под Бельм городом стояли и к городу приступали, и мы тебе, государю, служили и с литовскими людьми и с черкасы билися и

Божьею Милостью и твоим государевым счастьем тех литовских людей побили, а достальные от Белгорода прочь отошли╩, - сообщает в своей челобитной сеуншик Петр Шарапов. ╚За кровь и за службу╩ государь пожаловал своих ратных людей: сеунщику выдали кашпу, сорок куниц и серебряную чарку в 2 рубля [9, с.225].

У первых поселенцев южнорусской окраины были свои многочисленные трудности и тяготы, в первую очередь, угроза татарского пленения и угона в рабство. Нередко татары осаждали в степи русских станичников. Не довольствуясь награбленной добычей, крымцы и ногаи предавали огню всё то, что не могли захватить с собой. Существовал даже особый термин - ╚выбрать деревню╩, т.е. захватить в плен всех ее жителей. В условиях постоянных столкновений с татарами ╚вся надежда московского государства была на укрепленные города и стойкость и храбрость (! -Д.К.) служилого сословия╩ [9, с.337-338].

И действительно, для русских пассионариев того времени -деятельных, целеустремленных, готовых к самопожертвованию во имя веры и Родины - никакой татарин не был страшен. Это о них писал царю в своей отписке оскольский воевода: ╚И так, Государь, воинские татарове пришли к Ломоватой Яруге, я, холоп твой, бился с третьего по восьмой час и Милостию Божиею и твоим Государевым счастием татар побили многих и тогда они поворотили к реке Осколу. Татар же было 800 человек, они пошли в степь. Дети боярские есаул Ив. Пав. Винннков бился явственно, Яков Полин. Миронов бился явственно. Сам был ранен из лука в правое плечо, под ним убит конь. Мирон Титов Дудоров бился явственно, получил две раны: саблею и из лука╩ [9, с.339].

А когда в 1632 г. в уже заселенные русскими людьми земли Ливенского уезда в очередной раз прорвались татары численностью не менее 15 тыс. человек, на их пути оказался отряд из 700 ливенцев - детей боярских и казаков. Подобно знаменитым на весь мир тремстам спартанцам, но не в узком Фермопильском ущелье, а в открытом поле, близ Савинской дубравы, встретили они врага. [7, с.ЗЗ] Неравный бой продолжался полдня, но исход его был предрешен: татарам удалось окружить ливенцев и уничтожить. Идя на верную смерть, служилые люди Ливенского уезда стремились закрыть татарам путь на север. Те полдня, что продолжался бой, позволили окрестным жителям укрепиться за крепостными стенами городов, а Москве и другим городам - получить своевременную весть о новом набеге. Оставшиеся в большинстве своем безымянными, служилые люди южнорусской окраины стали подлинными преемниками былинных богатырей Киевской Руси.

Та же высокая пассионарность, как у служивого сословия, была характерна и для крестьян юга России. Привыкшие к жизни на пограничье в условиях постоянной угрозы татарских и черкасских вторжений, ╚выезжавшие на полевые работы не только с хозяйственньм инвентарем, но еще и с мушкетом╩, крестьяне южнорусской окраины отнюдь не отличались покорностью и послушанием. Ярким примером такого нетипичного поведения может служить следующий эпизод. ╚Однажды белгородскому воеводе пришлось растерянно доносить в Москву о невозможности исполнить предписание о закреплении за вновь поверстанными ╚детьми боярскими╩ местных крестьян, которые царскую грамоту читать не дали, и приехавшего с ней товарища (заместителя) воеводы ╚лаяли╩, и подьячего били, и земли свои семечать (измерять) не дали. А когда для повторной попытки разместить на крестьянских землях дворянские поместья был отправлен отряд стрельцов, то те же крестьяне, по сообщению воеводы, выехали навстречу с мушкетами и стрельцов разогнали. Так и пришлось от них отступиться╩ [7, с.44-45].

Необходимо также отметить, что численность крестьянского населения на ╚польской украйне╩ постоянно колебалась по причине того, что крестьяне в этом крае служили резервом пополнения кадров служилых людей: казаков, стрельцов, а впоследствии - солдат и драгун.

Одним словом, в конце XVI-XVII вв. тяжелая служба и столь же трудная будничная жизнь на границе российского государства и Поля привлекала, в первую очередь, самых энергичных, деятельных, ╚пассионарных╩ переселенцев из разных социальных групп. За счет земель Поля могли рассчитывать на расширение своих вотчин и поместий и крупные московские землевладельцы и мелкопоместные дети боярские ╚украйны╩. Запись на службу в новые города в качестве городовых казаков, стрельцов, пушкарей, а иногда - и детей боярских,, предоставляла активной части рядовых жителей, включая крестьян, легальные возможности для поселения в новых местах и для повышения своего социального статуса. И время, и стереотип поведения, характерный для этноса, достигшего акме (вершины, расцвета) в своем развитии, благоприятствовали русским пассионариям всех чинов и сословий. Пассионарных людей стало мною, а задача объединения страны была уже решена. И тогда пассионарные русские люди обрели новые цели жизни, новые императивы поведения. Мир стал им тесен, каждый из них захотел стать самим собой: ╚не просто князем, а князем Шуйским, не просто окольничим, а Годуновым, не просто казаком, а Ермаком Тимофеевичем╩. Идеалом стал не просто человек, выполняющий долг, а человек, занявший первое место и получивший власть над соперниками и обстоятельствами (! - Д.К.). [2, с.197]

Повышение пассионарности и в столице и на окраине этнического ареала приводило в принципе к одинаковым последствиям: внутри этнической системы увеличивалось количество входящих в нее подсистем - консорций и субэтносов. Ведь пассионарные люди чувствовали свою ╚особину╩ и, объединив вокруг себя некоторое множество близких по духу и стереотипу поведения людей, в дальнейшем всячески стремились эту ╚особину╩ сохранить и передать своим потомкам. Осваивая огромные пространства бывшего Поля, русские переселенцы ассимилировали немногочисленных представителей местных этносов, давно переживших время своего исторического существования и находившихся в своего рода реликтовом состоянии. В результате на южнорусской окраине стал складывался особый субэтнос, по стереотипу поведения четко противопоставивший себя Центральной России. Он вобрал в себя и коренных жителей ╚северской украйны╩ - севрюков (потомков савиров), и рязанцев -воинственное население степной окраины, так называемой ╚рязанской украйны╩, и, наконец, поселенцев ╚польской украйны╩. Нельзя не заметить, что этносоциальный стереотип поведения южнорусского субэтноса заметно отличался от собственно великорусского или, точнее сказать, московского. [*5]

Историческая судьба сближала разнородное население южнорусской окраины. Здесь дворяне и дети боярские не только несли военную службу, но еще своими руками пахали землю. И наоборот, крестьяне, оставив сельскохозяйственный труд, зачастую брали мушкеты и сабли, став городовыми казаками и стрельцами, солдатами и драгунами. В то время как дворянство в целом добивалось от правительства закрепощения крестьян, южнорусские дворяне этому противились, так как только приток беглых давал им шансы заполучить в свои поместья рабочие руки. С другой стороны, здешнее крестьянское население - непокорное и своенравное - могло с мушкетами в руках отстаивать свои земли от попыток правительства разместить на них дворянские поместья.

Когда же обнаружилась слабость центрального правительства, этого естественно ощущаемого противопоставления оказалось достаточно, чтобы периферийные субэтносы начали претендовать на лидирующее положение в русском этносе и российском суперэтносе. ╚Именно схватка за власть между представителями разных субэтноеов севера и юга страны, находящейся в акматической фазе этногенеза, и вызвала первую русскую смуту╩ [2, с.225]. ╚Восставшее пограничье╩ (севрюки, рязанцы, донцы), недовольное подчиненностью Москве, последовательно поддержало вслед за первым самозванцем и второго [*6] . Но когда происходили столкновения с представителями иных суперэтносов (крымцами и ногаями, шведами и католиками-поляками), с которыми приходилось вести упорную борьбу за право существования, русские люди (и центра страны, и ее окраины) действовали заодно, ощущая себя одним народом.

Аналогичная ситуация сложилась и в Сибири, куда переселялись русские крестьяне и казаки (землепроходцы). Они создали ряд оригинальных вариантов русской культурной традиции, не покидая при этом привычного поименно-лугового ландшафта таежной зоны. Так, здесь сложилось несколько субэтносов великороссов: чалдоны, индигирцы (русскоустьинцы), марковцы, якутяне, карымы и др. [3, с.168]. Точно так же, как русские люди жили по берегам Днепра, Оки, Волги, они стали жить по берегам Оби, Енисея, Ангары и множества других сибирских рек.

Одним словом, усложнение внутриэтнической структуры, которое происходило в это время, пошло только на пользу российскому этносу, так как делало его более резистентным, жизнестойким во время столкновений с представителями других суперэтносов.

* * *

Менее чем за столетие русский народ освоил колоссальные незаселенные или малозаселенные пространства на юге, юго-востоке и востоке Евразийского континента, сдерживая при этом агрессию Запада. На территории, бывшей еще недавно местом кочевий крымских и ногайских татар, в течение всего XVII столетия возникали и возникали, разрастаясь и расширяясь, русские города и селения. За считанные десятилетия русские люди построили Белгородскую черту - линию укреплений, которая перекрыла все основные пути татарских набегов в центральные районы России. Угроза прорывов татар к Москве была ликвидирована. Завершение строительства Белгородской черты стало не только крупным оборонительньм мероприятием общегосударственного масштаба и значения, но и настоящим подвигом русского народа. Ведь ╚с построением Белгородской черты последняя как бы заменила реки для заселения края и поселения стали располагаться по обе стороны ее╩. [1, с.209] Если до строительства укрепленной линии на ╚польской украйне╩ существовало лишь 8 городов, то во второй половине XVII века только ╚по черте╩ было расположено 25 городов-крепостей. В результате и сама область ╚польских городов╩ перестает быть ╚Полем╩ в том значении, в каком понимали этот термин русские люди той эпохи, - слабо заселенной лесостепью.

Не будем забывать, что параллельно шло освоение Среднего и Нижнего Поволжья. Здесь русским противостояли мордва, буртасы, казанские татары. На рубеже XVI-XVII вв. русское население Поволжья было еще очень редким, а поволжские города Саратов, Самара, Сызрань, Царицын представляли собой небольшие остроги со слободами. Но точно так же, как и на ╚польской украйне╩, здесь шел непрерывный и непрекращающийся процесс колонизации края. В результате уже в середине XVII столетия возникла Симбирская засечная черта, соединившаяся с Белгородской, а в 80-е годы южнее ее появляется и Сызранская оборонительная линия. Приволжские лесостепи раз и навсегда закрепляются за русским государством, границы которого постепенно, но неуклонно отодвигаются всё дальше на юг.

И наконец, практически за один век, от похода Ермака Тимофеевича (1581-1583) до войн с маньчжурами на Амуре (1687-1689), землепроходцами было преодолено расстояние от Урала до Тихого океана. Россия легко и быстро закрепилась на этом огромном пространстве.

Понять и уяснить, сколь огромного масштаба события произошли за такой короткий промежуток времени, оказалось возможным, лишь обратившись к этнической истории и этногенезу. А пассионарная концепция Л.Н.Гумилёва предоставила достаточно убедительный ответ на вопрос, в чём же заключался секрет столь успешного освоения русскими людьми огромных лесостепных пространств южнорусской окраины. Тот высочайший уровень пассионарности, которым обладал русский этнос в XVI-XVII вв., предопределил во многом успех в деле народной и правительственной колонизации новых земель.

Однако не стоит думать, что пассионарный человек обязательно стоит на высоких ступенях социальной иерархии и его имя остается в истории. Как раз наоборот, имён многих из них мы не знаем, поскольку они были не ╚вождями масс╩, а частью народа. Но именно такие безымянные пассионарии представляют собой самый важный элемент в этногенезе. ╚Действуя не столько силой, сколько личным примером, воодушевлением, а не подчинением, они являют окружающим новые стереотипы поведения, понуждают массу людей выпопнятъ совершенно необходимую, насущную работу. Именно эти ╚безымянные╩ пассионарии, заставляя соотечественников забывать лень и трусость, обеспечивали жизнь им, их семьям и потомству. Действовали они часто не столько жестоко, сколько жестко, но ведь каждому не объяснишь, что ему выгодно, чтобы Россия существовала независимо и не превращалась в колонию Польши и Швеции╩ [2, с.231].

Присоединение южных земель к России, их оборона и заселение осуществлялись такими безымянными пассионариями всех сословий тогдашнего русского общества. Жизнь первых поселенцев южнорусской окраины была так насыщена всякого рода событиями, бурлила с такой интенсивностью, что это дало повод историку прошлого столетия сделать следующий справедливый вывод: ╚Население края прожило в такой деятельности один век, но за это время пережило целое тысячелетие╩ [9, с.66].

Как справедливо отметил исследователь наших дней, история обороны южного порубежья еще ждет своего Д.Ф.Купера [*7]. Это героические, трагические и вместе с тем романтические страницы прошлого нашей Родины и нашего народа.

Литература

1. Миклашевский И.Н. К истории хозяйственного быта Московского государства. - М., 1894. - Ч.1.

2. Гумилёв Л.Н. От Руси к России. - М., 1992.

3. Гумилёв Л.Н. Ритмы Евразии. - М., 1993.

4. Гумилёв Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. - М., 1997.

5. Чендев Ю.Г. История освоения и изменения природной среды Белгородского края // Очерки краеведения Белгородчины. - Белгород, 2000.

6. Панков А.И. Российско-украинское порубежье в конце XVI - первой половине XVII века: Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. - М., 1998.

7. Дворецкий Е.В. Донецко-Оскольские земли в составе Российскою государства и их освоение в XVI - начале XVII вв. // Очерки краеведения Белгородчины, - Белгород, 2000.

8. Сказание Авраама Палицына // Сборник документов по истории СССР. - М., 1975. 4.4.

9. Танков А.А. Историческая летопись курского дворянства. - М., 1913. Т.1.

10. Загоровский В.П. Белгородская черта. - Воронеж, 1969.

Примечание

[*1] Слово ╚Поле╩ в XVI-XVII вв заключало в себе не только топографический или хозяйственный, но и реальный административный смысл Эволюцию термина ╚Поле╩ на протяжении XVI столетия см.. Загоровский В П История вхождения Центрального Черноземья в состав Российского государства в XVI веке. - Воронеж, 1991. С.6-8.

[*2] Так, возникшие в ареале пассионарного толчка I в. н.э., славяне расселялись из области между Днестром, Припятью и верхней Вислой. К VII в. они распространились до берегов Балтийского моря, вытеснив оттуда вандалов, до Адриатического моря, где смешались с потомками воинственных иллирийцев, до Балкан и даже до Пелопоннеса, ославянив фракийцев, македонян и часть эллинов. На востоке славяне дошли до Днепра, а одна из групп пробралась на север до оз. Ильмень (словене новгородские). (См.: Гумилёв Л.Н. Древняя Русь и Великая степь.-М., 1992. С.16, 30-31).

[*3] Здесь и далее термин ╚польская украйна╩ используется в том же значении, что и ╚южнорусская окраина╩. Собственно же ╚польской украйной╩ в к. XVI - сер. XVII вв. называли область, где располагались 8 русских ╚городов на Поле╩ (или ╚польских городов╩): Ливны, Воронеж, Елец, Курск, Белгород, Оскол, Валуйки, Царёв-Борисов.

[*4] Сеунчем или саунчем называлось известие, привозимое государю, о победе над врагами. Лицо, участвовавшее в этой победе и привезшее это известие, называлось сеунщиком.

[*5] Специфика жизни в условиях пограничья заметно отличала население этого региона от остальных представителей русского этноса. Так, ╚помещиком являлся тут в громадном большинстве случаев не знатный боярин, всегда тяготевший к Москве, а низшего разряда служилый человек, станичник, вож, казак, солдат, сын боярский, называвшийся здесь этим именем не столько по отчеству, сколько по роду службы (! -Д.К.), ибо на украине в дети боярские верстались и черкасы, и казаки, и всякие вольные люди, и даже крестьяне╩. (См.: Миклашевский И.Н. К истории хозяйственного быта Московского государства. - М., 1894. -4.1.-С.14- 15).

[*6] ...115 году в осень Украйных и Польских, и северских городов дворяне и дети боярские и всякие служилые люди, и посацкие люди, и крестьяне собралися со всяким боем и пошли под Московское государство, а будто стоят за царя Димитрея и хотя доступить и Московское государство разорить...╩ (См.. Карамзинский хронограф // Материалы по истории СССР. - М., 1989. Вып. 3. С.26).

[*7] См.: Тройно Ф.П. На страже рубежей России // Истоки. - Белгород, 1993. Вып.1.С.32.

[ << ] [ Начала Этногенеза ] [ Оглавление ] [ >> ]