6. РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКИЕ УЧЕНИЯ ИНДИИ

В течение нескольких столетий, начиная с VII в. до х.э., в Индии наблюдался взрывоподобный по интенсивности культуро-творческий процесс, суммарным итогом которого было создание богатейшей и неповторимой цивилизации, сравнимой по своей мощности только со средиземноморской и дальневосточной. Само культурно-историческое понятие Индии, в отличие от простого географического обозначения, имеет полную приложимость к действительности лишь начиная с этой эпохи. Всемирно-исторический смысл этого периода, во время которого сходные по значимости процессы происходили и в других частях ойкумены, подытожен К.Ясперсом в понятии "осевого времени", породившего вычленившуюся из коллектива личность, носительницу самосознания, идеи общечеловеческой общности, а также и нового типа культуру - не всецело синкретическую, но обладающую расчлененной морфологией. Тогда же, по мысли этого философа, явились и "мерополагающие личности", в том числе индиец Будда Шакьямуни. Однако и К.Ясперс, и многие другие современные философы и исследователи единодушны до сих пор в утверждении уникальности европейского "осевого времени", т.е. "греческого чуда", превзошедшего своим значением иные культуры, в том числе и индийскую. Отказавшись от изначальной установки на греческое превосходство, мы получаем возможность сравнивать Грецию и Индию как, по нашему предположению, равномощные целостности, а если опираться на большую известность и познанность греческой культуры, то индийская в противопоставлении ей окажется понятнее. На архаическом временном слое, представленном в Греции крито-микенской цивилизацией, а в будущей Индии - цивилизацией Мохенджо-Даро и ранней ведийской культурой, различие между ними настолько менее заметно сравнительно с будущими развитыми культурными комплексами, что его можно считать для наших целей несущественным. Личности в строгом смысле еще нет, культура синкретична, ядро ее образует мифоритуальное единство, а индивидуум определяется лишь природными и внешнесоциальными особенностями существования. Но далее направление разложения архаического единства пошло в Индии и Греции по противоположным и несоединимым путям. Мифо-ритуальный комплекс характеризуется, как известно, триединством "мысль-слово-дело": "дело" есть прежде всего ритуал, "слово" - миф, "мысль" же - акт отношения и индивидуальное, коллективное и вообще субъективное осуществление ритуала и воспроизведение смысла мифа. Мы очень хорошо знаем греческие мифы и гораздо хуже - ритуал и религиозную практику. Направление развития удачно названо К.Ясперсом движением от мифа к логосу. В основополагающем понятии логоса соединились весьма специфическим и необщеобязательным образом значения, связанные с двумя компонентами триединства. Логос есть мысль, смысл, рассуждение и также слово, предложение, речь. Он противопоставляется "делу" или "действительности". Основной проблемой оказывается установление связи полученной пары - обнаружение логоса во внешней действительности. В Индии же, хотя триединство помнилось лучше, чем у греков, оно стало распадаться и анализироваться иначе. "Мысль", отвлеченная от актов воспроизведения ритуала, стала одним из главных предметов культуры; ей противостоял "предмет" ее, в котором первично не различаются моменты: а) противостоящее внешнее, объективное (мир, материальное и проч.) и б) семиотическая структура смыслов. Эта пара выражается на санскрите словом артха - "предмет, объект, смысл и значение языковых выражений, выгода, польза, цель деятельности". Отсюда ясно направление развития: от ритуала к йоге, т.е. к практике и теории мысли, психической деятельности вообще как акта, направленного на безразлично какой объект; и от нерефлективного пользования семиотическими органами культуры - к осознанной семиотике. Неразличение в объективности артха идеального и материального, притом что для сознания первично задано, конечно, идеальное, а материальное (предельно объективное) познается лишь в окончательном итоге мышления и практики, проявляется в наблюдаемом равнодушии индийской культуры к исследованию независимого от человека внешнего мира. Отсутствуют естествознание и эксперимент. Названная основная пара выделенных в индийской культуре предметных сфер освоения должна учитываться при рассмотрении развития идеи личности в Индии, ибо личность неотделима от поля культурно заданной ей деятельности.

Следующая важная стилевая черта индийской культуры - ее партикуляризм. Социальную основу его составляют сословно-кастовый строй и этническая пестрота. Из-за партикуляризма приходится удвоить понятие общезначимости и явно выделять общезначимость содержания и общезначимость наличного существования. В Индии все имеет право быть и воспроизводить себя, развитие культуры ближе и нагляднее сравнивать не с эволюционным древом (как у Гегеля или в теории формаций), а с экосистемой, где сосуществуют примитивные микроорганизмы и млекопитающие. Глубокая мысль и развитая личность соседствуют с архаическим примитивом и глупостями до новейшего времени, они нередко представлены в одних и тех же письменных памятниках. Поэтому выявление логической, содержательной последовательности в филиации форм культуры и стадий освоения понятия личности составляет особо трудную задачу.

Ранний этап выделения личности усматривается в брахманских легендах о подвижниках-риши, которые сохранены "Махабхаратой" и пуранической литературой (середина I тысячелетия до х.э. - первые века христианской эры). Сквозь наведенную позднее религиозно-морализаторскую ретушь проглядывают фигуры демонических индивидуалистов. Риши уходят в леса из конкретного общества и настроены часто в принципе противообщественно. Они предаются неслыханному аскетизму, подавляя последовательно все природные побуждения - от влечения к женщинам до тяги воспринимать окружающий мир органами чувств, потребности шевелиться и дышать. Этот аскетизм не имеет ничего общего с "несчастным сознанием", ибо имеет целью возвысить совершенно абстрактный и формальный принцип своеволия и противопоставить свое случайное желание всему миру, обществу и богам. Подвиги надругательства над собственной природой приводят подвижников к великому могуществу: они делаются способны требовать от богов исполнения любых условий и обычно стремятся к безмерной власти. Подвижники неуживчивы, гневливы, взбалмошны. Итак, здесь мы видим начальное и чисто отрицательное представление о личности как формальной и надприродной. Впоследствии образы развиваются в двух противоположных направлениях: демонический аспект выделяется в легендах о злобных титанах-честолюбцах (Равана в "Рамаяне"; Сунда и Упасунда в "Махабхарате"), а образы провидцев облагораживаются и наделяются нравственным смыслом.

В "Махабхарате", по не опубликованным пока исследованиям Я.В.Василькова, выделяется определяющий центральный слой эпической героики с присущим ему представлением о личности. Личность здесь постигается в объективном смысле, как индивидуальная судьба, противостоящая самосознанию. Она во многом определена с рождения неким установлением не то бога или богов, не то неясными и неперсонифицируемыми факторами. Как правило, судьба безлична, но направлена на личность и соотносима с нею; она слепа, непостижима и трудна, часто жестока.

В целом Индия дала все мыслимые ответы на вопрос о том, чем определяется индивидуальная человеческая жизнь. Были предложены варианты: а) ничем, т.е. существование случайно, целенаправленная деятельность в конечном счете неэффективна, и нет также объективных закономерностей бытия; б) безличной и всеобщей необходимостью, понимаемой обобщенно-натурфилософски; в) безличной силой, проявляющейся в личном существовании, - судьбой; г) Господом Богом; представление о таком боге развивается отчасти независимо от старого ведического политеизма, иногда Господь в отдельных направлениях индуизма отождествляется с известной фигурой бога (Вишну, Шивой). Но наибольшее распространение получила идея кармы (этимологически - "деятельности"). Карма сама по себе есть объективно-сущий и безличный закон причинности в сфере поступков, который проявляется в индивидуальном бытии. Понятие кармы получено предельным обобщением наблюдения. Поскольку известно, что по крайней мере некоторые поступки приводят к последствиям во внешнем мире и вместе с тем изменяют личность и условия жизни самого деятеля, естественно было предположить, что и все прочее, переживаемое в этой жизни, есть последствия неких поступков. Было развито учение о круговороте существовании (сансаре); считалось, что начальные условия данной жизни индивидуума определены суммарным итогом нравственно значимых (т.е. связанных с воздействием на других существ) его деяний в предшествующих существованиях. Идея кармы, проведенная последовательно, несовместима с теизмом, в сущности нерелигиозна и высокоморальна, постулируя полную ответственность за свои действия. Боги старого политеизма оказываются не менее людей подверженными этому закону, поэтому упование на них должно быть признано иллюзорным. Однако впоследствии предпринимались попытки эклектического соединения кармы с идеей Господа. Несмотря на теоретическую несостоятельность, они охотно развивались идеологами, не говоря уж о большой привлекательности для массового сознания, ибо полнота моральной ответственности - слишком тяжкое бремя и соблазнительно облегчить его, прибегнув к божественному заступнику.

Все решения вопроса об индивидуальном существовании сходились, однако, в одном: жить в общем тяжело, и плохого в жизни больше, чем хорошего. Отсюда появляется стремление к избавлению от существования в сансаре. Начатки учения о нем есть уже в старших "Упанишадах", начиная с VII в. до х.э. Избавление достижимо познанием собственной индивидуальной сущности (атмана) и самоотождествлением с вселенской сущностью, брахманом. "Упанишады" оставались эзотерическим возвышенным учением, доступным лишь для интеллектуалов и ограниченным кругами брахманского сословия. Впервые же путь избавления от сансары, адресованный в принципе ко всем, был предложен неортодоксальными (не признающими авторитетности ведической традиции) учениями - джайнизмом и буддизмом. В них же выдвигается и учение о личности, превосходящей как сословные, так и этнические рамки. Традиционно в науке джайнизм и буддизм считают религиями, что не вполне верно. В Европе религия резко противостоит философии, вероятно, из-за разнокультурного происхождения, так как философия есть наследие Греции, а христианская религия пришла из Палестины. Поэтому они отличаются не только формой отношения к предмету, но и предметно; категориальный аппарат греческой философии плохо приспособлен к обработке монотеистических и креационистских идей, и возникают ценностные и логические непоследовательности и трения; развитая философия нередко с теологической точки зрения вызывает подозрение в ереси [4]. В Индии религиозное и философское могут быть противопоставлены скорее лишь по отношению к одному и тому же содержанию. Поскольку рассмотрение ведется в терминах артха, а не раздельно материального и идеального, невозможно однозначно решить, является ли данное содержание реальным или иллюзорным либо же истинным или ошибочным. Если с наивной точки зрения имеется некоторая мифологическая конструкция, будто бы представляющая мир как он есть, то в рамках развитого учения она рассматривается не в соотношении со своим объектом, а отвлеченно, как некая содержательная система, данная сознанию. Оторвав таким образом смыслы от внеположной им объективной реальности, можно перетолковывать и сами смыслы, использовать их для целей преобразования сознания - для йоги. При этом развитой интеллектуально адепт учения понимает (и это прямо утверждается в текстах), что религиозно-мифологическая с виду конструкция есть не описание реальности, а эффективный прием, к которому следует отнестись серьезно, но не гипостазировать его. Неразвитой же человек относится к содержанию с наивным онтологизмом и тогда оказывается в пределах религиозной формы сознания. Но в сами учения входят методы перестройки сознания и избавления его от такого онтологизма. В особенности описанный подход характерен для буддизма.

Итак, первично всеобщая идея личного спасения, для которой иррелевантно противоположение религии и философии, была порождена в буддизме и джайнизме; было предложено и некоторое, но довольно ограниченное разнообразие средств его достижения. Этими средствами не учитывалось индивидуальное, личностное начало, не сводимое к психологической типизации. Тем самым решения внутренне противоречивы: личное спасение предлагается осуществить способом, не учитывающим личность, но тогда спасается не личность, не то, что отличает одного духовного индивидуума от другого, а то, что является для всех или многих общим. По-видимому, это общее противоречие большинства учений о спасении, в том числе и христианства. Отрицательно понимался и результат, состояние спасенности. В раннем буддизме это негативно описываемая нирвана, понимаемая только как затухание сансарного бытия: спасение не личности, а от личности. В некоторых школах оно интерпретировалось почти как уничтожение, что явно противоречило учению самого Будды, отвергавшего "крайности исчезновения индивида и его вечного существования". Сформулированное Буддой понятие "срединного пути" указывало, как на односторонние и неистинные определения, на чисто природный способ бытия, "потакание всем вожделениям", и формально-абстрактное подавление природности, практиковавшееся древними подвижниками. О состоянии же освобожденности и переживании нирваны он последовательно отказывался говорить. Крен к отрицательной интерпретации обнаружился у его последователей, составивших хинаянское направление. Личным идеалом в нем стала святость (архатство). Но канонические буддийские тексты свидетельствуют, что реально достижение святости вовсе не сопровождалось утратой индивидуальных особенностей. О многих сподвижниках Будды, ставших святыми, известным осталось немало личного: любимые психические упражнения, индивидуализированные элементы биографии, выдающиеся качества (философское дарование, йогические способности, отличная память, проницательность и проч.). Таким образом, осознанное мышление теоретиков раннего буддизма не сделало еще своим предметом индивидуальное как таковое, оно отставало от практики развития личности, ибо в практике индивидуальное вовсе не устранялось. Преодолевались лишь отрицательные личностные особенности. В теории же оставалось вряд ли полностью осознанное убеждение в том, что стихия индивидуализации есть в большей степени нечто отрицательное (в том числе моральное несовершенство), положительное же мыслилось как абстрактно-всеобщее.

В других учениях о спасении существовали воззрения на состояние освобожденности и как на тупое (джада) бытие, подобное деревяшке, - т.е. чисто негативное и внутри личности, и в ее отношении к миру, - и как на самодовление (кайвалья) - вечную и равнодушную к остальному миру блаженную самозамкнутость и неподверженность изменениям. По сравнению с ними хинаянское представление о нирване обладало по крайней мере достоинством меньшей определенности, что позволяло толковать его и более содержательно.

Важно отметить, что йогические методы позволяли всех этих идеалов действительно достигать, они не были чисто теоретическими и осуществлялись не столь редко. Так, обретение святости, согласно ранней буддийской традиции, удалось многим сотням людей еще при жизни Будды. Поэтому споры учений были не только умозрительным делом, но и столкновением личностей, осуществивших искомые цели.

Решительный шаг вперед был сделан в другом направлении буддизма, махаяне. Идеалом в ней стало достижение не нирваны, но просветления (ануттара самъяксамбодхи - непревосходимое истинное пробуждение). В школе мадхъямики, развивавшейся в пределах махаяны, было философски обосновано методами негативной диалектики, что сансара и нирвана суть рефлексивные определения, в равной мере неистинные и пустые, принадлежащие сфере кажимости. На практике предлагалось снять их. Просветление - последний и самый развитой из выработанных индийской культурой личностных идеалов. Образцом признавался основатель буддизма Гаутама Шакьямуни, он стал, по справедливому мнению К.Г.Юнга, величайшим из имеющихся у человечества символов духовной зрелости. Путь к просветлению, согласно махаяне, не уводит от реального мира - признается, что мир и деятельность, направленная вовне, суть поле осуществления личности и ее потенций. Просветление мыслится общезначимым в двух смыслах. В процессе достижения его обретается содержательно всеобщая способность к познанию и решению любых возникающих задач; цель его также всеобща - благо всех живых существ, умение и силы помогать всем желающим в обретении счастья, знания, совершенств и в конечном счете - тоже достижении просветления. Провозглашаемое единство мудрости и милосердия, как кардинально важная пара категорий, характеризующих просветление, тождественно с обоснованными Кантом "целями, которые одновременно суть долги, - собственное совершенство и чужое блаженство". Но вместе с тем махаянские идеи вели и к массовому снижению требований к личности. Понятно, что позыв достичь просветления и деятельно к этому стремиться мог возникнуть лишь у небольшого меньшинства буддистов. Прочие же отныне получили возможность обнадеживающего обывательского существования и уповали, что бодхисаттвы (будущие просветленные) в ходе своей практики помогут им и сделают за них большую часть дела. Онтологизм массового сознания привел к буквальному толкованию мифов, просвещенно толковавшихся как образы для йогической работы. Различие между буддизмом и индуизмом стало размываться. После вымирания буддизма в Индии индуистские направления, опиравшиеся на ведийскую традицию, выдвинули идеалом "освобожденность" (мокша). В некоторых вариантах философии она содержательно была близка к махаянскому просветлению, но заметно уступала ему изначальным признанием важности половых и сословных различий - вселенская идея была утрачена. В более популярных изложениях мокша смыкалась с чисто религиозным пониманием райского блаженства.

Понятие духовной свободы есть несомненное достижение индийской культуры. Строго говоря, оно лишь напоминает западное понятие религиозного спасения. Методы и обоснования его, и теории его, и способов обретения были научными, опирались на разработанную феноменологическую доктрину человеческой психики и доказали свою эффективность. В массовом же варианте, конечно, оно лишь типологически разнится с христианским спасением.

Свобода же в политическом смысле имелась лишь в ограниченных формах. Так, устав буддийской общины последовательно демократичен и представляется развитым позитивным правом с уровнем строгости, не уступающим римскому. Но сфера применимости его узка, имущественное право априори исключается из него из-за запрещения на личную собственность монахов.

7. РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКИЕ УЧЕНИЯ КИТАЯ

В VI-V вв. до х.э. в Китае, как и в других странах древнего мира, начинается процесс формирования религиозных и религиозно-философских учений, ориентированных на человеческую личность, учений "личного спасения", пришедших на смену архаичным общинным формам религии с их безразличием к личностному началу и этической проблематике. Разумеется, применение слова "спасение" к религиям древнего Китая достаточно условно, поскольку конфуцианство вообще не создало какой-либо сотериологии, принципиально ограничиваясь проблемой самосовершенствования человека как общественного существа.

В даосизме идея спасения как достижения некоего особого "внемирского" существования получила ограниченное распространение, и только в буддизме, индийской религии, распространившейся в Китае начиная с первых веков христианской эры, проблема спасения (освобождения) заняла центральное место, причем буддизм принес с собой неизвестную для собственно китайской традиции идею всеобщего спасения, освобождения всех живых существ.

Несмотря на всю специфику, духовное развитие древнего Китая шло в  том же направлении, что и у других народов древности. Это позволяет рассматривать историю древнекитайской идеологии в аспекте перехода от общинных к личностным ее формам. Такой переход, однако, не носил окончательного и полного характера, поскольку элементы коллективистско-общинной ориентации оказались чрезвычайно жизнеспособными в условиях традиционного китайского общества, что накладывало особый отпечаток на развитые религии Китая. Кроме того, следует отметить, что религии личностного типа продолжали на протяжении всей истории Китая (существовать со стадиально более ранними, архаическими формами религии, образовавшими пласт так называемой народной религии.

Первым из триады утвердившихся в Китае религиозно-философских учений возникло конфуцианство, появление которого связывается с деятельностью знаменитого мыслителя Кун Цю, или Кун Чжунни, известного в Европе под латинизированным именем Конфуций (551-479 гг. до х.э.), по-китайски название этого учения не связывается с именем основателя и означает "учение образованных людей", "религия ученых" в переводе первых европейских синологов (жуцзя, жу цзяо). Подобное самоназвание раскрывает претензию конфуцианства на положение единственного учения, воплощающего в себе традицию высокой культуры совершенной древности.

Не останавливаясь на сложном и дискуссионном вопросе о том, является ли конфуцианство религией, представляется необходимым отметить наличие в нем как минимум развитого религиозного пласта, что позволило конфуцианству в течение более двух тысячелетий (со II в. до х.э. до свержения монархии в 1911 г.) выполнять функции, близкие к функциям государственной религии. Принципиальная установка Конфуция на связь его учения с наследием архаической эпохи выражена в знаменитом высказывании "передаю, а не создаю". Мысля себя лишь восстановителями переживающей кризис древней традиции, ее знатоками и приверженцами, конфуцианцы, однако, в действительности произвели грандиозный идеологический переворот, связанный со своеобразным переложением древнего магико-религиозного ритуализма в контекст философского учения сугубо этического характера.

Глобальная этизация уже уходящей в прошлое архаической религиозности под видом ее реставрации и стала главным результатом деятельности последователей Конфуция.

Ярче всего этот аспект конфуцианства проявился в одной из центральных категорий данного учения - в понятии ли, означавшем этизированный ритуал.

Первоначально слово ли (этимологически восходящее к графеме "культовое действие с сосудом") обозначало особый тип обрядов, дающих возможность преодолеть различные конфликты и отражающих поэтому таинство мира. В конфуцианстве категория ли стала одним из важнейших занятий, наиболее существенным признаком должного устройства общества нормативного поведения человека.

Конфуцианство включало в себя два основных аспекта: учение об "упорядочении государства" (чжи го) и о самосовершенствовании (сюшэнь, ею цзи). Первый аспект предполагал установку на связь с управленческим аппаратом и превращение в официальную идеологию. Второй - преобладание этико-политической проблематики. Оба эти аспекта были сбалансированы и взаимообусловлены, что хорошо видно из канонического текста "Да сюэ" ("Великое учение"). В нем говорится о том, что высшей целью деятельности является "высветление светлой добродетели" в мире. Однако эта цель недостижима без самосовершенствования, в свою очередь предполагающего "выпрямление сердца", "искренность помыслов", "доведение знания до конца" и "выверение сущего". Только выполнение этих условий приведет к "выравниванию семьи", "упорядочению государства" и, наконец, к конечной цели - "высветлению светлой добродетели" в мире. Достаточно показательно введение в понятие "самосовершенствование" в качестве первого его основания "выверения сущего", что указывает на изначально существовавшее в конфуцианстве стремление к осмыслению мира как этического космоса, нашедшего свое завершение в средневековом неоконфуцианстве.

В ходе полемики о природе человека (син) было высказано две основные точки зрения на мораль. Первая, ставшая позднее ортодоксальной, принадлежала Мэн-цзы (372? - 289? гг. до х.э.), утверждавшему, что нравственное совершенство является внутренним свойством человеческой природы, которое только остается реализовать.

Вторая была высказана Сюнь-цзы (330 или 313 - 238 или 227 гг. до х.э.), считавшим, что природа человека зла и нравственные нормы налагаются на нее извне для ее исправления и обуздания.

При этом цель совершенствования оставалась одной и той же - достижение состояния "благородного человека" (цзюнь-цзы), нравственно совершенной и социально деятельной личности. "Благородный человек" конфуцианства как идеальный образ служилого интеллигента на многие столетия становится, таким образом, нормативной личностью традиционного Китая.

Конфуцианство, как уже говорилось, стало первым учением личного нравственного совершенствования, хотя свои этические идеалы оно зачастую черпало из собрания старых общинных ценностей, переосмысляя и индивидуализируя их. Самым ярким примером здесь является, пожалуй, принцип "сыновней почтительности" (сяо), взятый конфуцианцами из числа архаических норм поведения. Однако и этот принцип, став объектом философской рефлексии, превратился в один из краеугольных оснований индивидуальной нравственности, будучи интерпретирован в духе конфуцианского учения о "гуманности" (жэнь).

Таким образом, конфуцианцы, создавая свою этику, вливали в старые мехи общинных норм новое вино индивидуальной нравственности личного совершенствования.

В иной перспективе проблему поставили даосы, заменившие социоцентристский антропологизм конфуцианцев натуроцентристским антропологизмом.

Согласно традиции, первый даосский философ - Лао-цзы был старшим современником Конфуция, однако в настоящее время может считаться доказанным, что все основные даосские тексты древности (включая и приписываемый Лао-цзы "Дао-дэ цзин") написаны значительно позднее, в IV- III вв. до х.э.

Даосизм с самого начала оказался тесно и вместе с тем противоречиво связан со стихией архаических религиозных верований: с одной стороны, он был генетически связан с древнейшими религиозными представлениями шаманского типа, с другой - будучи продуктом их кризиса, отталкивался от них, как от своеобразного "язычества". Поэтому, с одной стороны, даосизм внешне выглядит архаичнее конфуцианства, но, с другой стороны, это архаика совершенно особого типа. Дорефлективно бытовавшие в древности верования и представления в нем пропущены сквозь призму философского мышления и существенно преобразованы, лишившись своей исходной непосредственности. Даосская архаика - это не пережиток древних верований, а их радикальная "переплавка", трансформация в духе новой идеологической ситуации.

В отличие от конфуцианства даосизм исходит из принципа "следования естественности" (цзы жань, букв. "само таково" - в смысле самодостаточной независимости от чего-либо иного). Это понятие тесно связано с другим ключевым термином - "недеянием" (у вэй), обозначающим непротиводействие естественному течению событий, природе сущего. "Недеяние" можно также определить как отсутствие предумышленной целеполагающей активности. Следование идеалам "естественности" и "недеяния" должно привести мудреца к совершенному единению с миром и его онтологической сутью - дао (букв. "путь"), субстантивированной закономерностью универсума. Это единение с природой описывается также как опрощение, уподобление безыскусной простоте вещей в их истинном бытии, которая уподобляется необработанному куску дерева (пу) и шелку-сырцу (су). Тема опрощения приводит также к появлению образа младенца как идеального прототипа совершенного мудреца. Младенец полностью един с природой, предельно целостен и преисполнен жизненной силы. Распространенная по всему миру метафора младенца-мудреца находит, таким образом, свое место и в даосизме.

Не игнорирует даосизм и социальную проблематику. Общественный идеал даосов - возвращение к первобытному состоянию слитности с природой, причем отдельные даосские мыслители (в частности, Бао Цзинъ-янь, IV в.) даже призывали к упразднению государства и предполагаемого им общественного неравенства, поскольку ничего подобного в природе нет, а следовательно, государство и сословное неравенство - лишь плод извращенного сознания людей - мудрых, использующих свой ум для обмана глупых, и сильных, подчинивших себе слабых.

В III-II вв. до х.э. в даосизме четко определилось направление становления и развития сотериологии в виде учения о "бессмертных" (сянь, шэнь сянь) и возможности обретения бессмертия. Даосизм, как и другие китайские учения, не знает доктрины бессмертия души. Дух гибнет со смертью тела и растворяется в утонченном мировом эфире, или пневме (ци). Поэтому бессмертие мыслилось даосами как бесконечная жизнь целостного человеческого организма - микрокосма, неделимого на дух и материю. Тело адепта, "достигшего" бессмертия, согласно даосизму, приобретает ряд сверхъестественных качеств и "одухотворяется". Достигается бессмертие, по даосскому учению, благодаря обретению единства с дао через серию сложных психофизических упражнений, аскезу и алхимию (о последней в текстах упоминается со II-I вв. до х.э.).

Во II в. х.э. появляется первое направление организованного даосизма, знаменующее превращение даосизма в институциализированную религию. Это направление, основанное полумифическим магом Чжан Даолином около 145 г., получило название "Путь Небесных наставников" (тянь ши дао), а позднее стало известно как "Путь истинного единства" (чжэн и дао) [5]. С этого периода начинается формирование даосской церковной организации. В IV-V вв. появляются новые направления даосской религии и формируется Даоцзан ("Сокровищница дао") - компендиум даосской религиозной литературы.

Наличие в даосизме сотериологии в виде учения о бессмертии свидетельствует о его безусловной ориентации на индивидуальное спасение. Однако в даосизме осталось и много элементов общинной религиозности. Так, преобладающее число даосских религиозных обрядов направлено на достижение благоденствия всем приходом, сельской общиной, на обновление мировых стихий и т.п. Не обладает даосизм и разработанной этикой, довольствуясь самыми общими моральными предписаниями, хотя нравственное самоусовершенствование, по даосскому учению, должно предшествовать всем другим средствам "обретения бессмертия". Вместе с тем даосская сотериология не создала учения о возможности всеобщего спасения, что значительно ослабило позиции даосизма в его последующей конкуренции с буддизмом - мировой религией, начавшей проникать в Китай в I в. х.э.

Распространение буддизма в Китае явилось уникальным вплоть до нового времени примером знакомства Китая с другой высокоразвитой цивилизацией, именно - индийской. Буддизм в Китае по существу представлял всю индийскую духовную культуру, неся в себе явно или скрыто всю ее ценностную шкалу и систему мировоззренческих подходов и установок.

Утверждение в Китае буддизма (что заняло около пятисот лет) по существу представляло собой процесс "китаизации" буддизма, в ходе которого индийская религия, неравномощная потенциалу всего комплекса традиционной китайской культуры, претерпела существенные изменения, а в Китае появились направления буддизма, не имевшие индийских аналогов.

Как мировая религия, буддизм обладал как развитым этическим учением, так и четко определенной сотериологической доктриной, заданной еще в "четырех благородных истинах" раннего буддизма. Буддизм провозглашал неудовлетворительность (страдание) любого уровня профанического существования рождений-смертей (сансара, кит. лунь хуэй), определяемого для каждой отдельной жизни поступками индивида (карма, кит. е). Выходом из этой ситуации является религиозное спасение, освобождение (нирвана), важнейшим шагом на пути к которому оказывается отказ от веры в существование некой неделимой и вечной духовной субстанции - "я" (атман, кит. во).

Существенно, что в Китай буддизм пришел в форме махаяны (кит. да чэн, "Великая колесница"), противопоставившей хинаянскому идеалу ар-хата (святого, достигшего личного спасения) более альтруистический идеал бодхисаттвы (кит. пуса) - святого, способного вступить в нирвану, но отказывающегося от этого во имя спасения всех живых существ. Махаянская доктрина обесценивала поиск сугубо индивидуального спасения, заявляя в соответствии со своей интерпретацией доктрины отсутствия индивидуального "я", что только спасение всех и есть спасение каждого в отдельности. А следовательно, надо стремиться не к хинаянской нирване, а к просветлению (бодхи, кит. пути) и к выполнению миссии бодхисаттвы, наделенного совершенной премудростью и великим состраданием. И именно доктрина всеобщего, универсального спасения явилась принципиально новым вкладом буддизма в религиозную жизнь не только древнего, но и средневекового Китая.

Другой важнейшей доктриной буддизма, прочно укрепившейся в религиозном сознании китайца и воспринятой даже народными верованиями (причем в качестве существенно важной составляющей), стало учение о карме. Это учение, во-первых, укрепляло идею личной ответственности за свое посмертное существование, заменяя безличную судьбу или предопределенность (мин) собственно китайских учений, а это способствовало дальнейшему движению по пути от общинной к индивидуальной религиозности.

Во-вторых, именно доктрина кармы предполагала учение о бесконечной цепи существований и смертей, прерываемой в момент освобождения и окончательно упраздняемой учением о всеобщем спасении. А всех этих важнейших положений не было в добуддийских религиозных представлениях Китая. И не влиянием ли установки на "великое сострадание" бодхи-саттвы объясняется та активность буддийских миссионеров, с которой они уже в средневековье распространяли буддизм за пределами Китая по всей Восточной Азии, через посредство буддизма оказавшейся включенной в сферу культурного влияния китайской цивилизации?

Окончательное утверждение буддизма в Китае завершило формирование традиционного для этой страны религиозного комплекса - так называемых трех религий (сань цзяо), взаимодействие которых определило всю последующую историю религий Китая.

Специфической чертой развития религиозных форм идеологии в древнем (а также и средневековом) Китае является сосуществование в этой стране развитых форм институциализированных религий (даосизм, буддизм) и религиозно-философских учений (конфуцианство) со всевозможными неорганизованными народными верованиями и культами, представлявшими типологически значительно более ранний стадиальный тип религиозных представлений. Эти верования названы выше народными в сугубо социологическом смысле, как противостоящие организованным, этически и индивидуально ориентированным религиям, а не как "простонародные" или "крестьянские", поскольку они были широко распространены во всех слоях общества, включая императорский двор. При этом они могли играть существенную роль даже на уровне государственного культа (культы Неба, Земли и т.д.), чему способствовала и установка конфуцианства не на отбрасывание, а на этически ориентированное перетолковывание их архаического содержания.

Вследствие этого картина религиозной жизни древнего Китая являла собой сочетание и переплетение стадиально различных представлений, что усугублялось тенденцией к синкретизации религиозных течений, основанной на отсутствии установки на догматическую исключительность у всех религий традиционного Китая.

8. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА

Во второй половине I тысячелетия до х.э. и в первые века христианской эры во всем ареале Восточного Средиземноморья происходили изменения в традиционном мировоззрении основных масс населения, которые подготовили появление и распространение новой мировой религии - христианства. В период господства мифологического мышления люди по традиции, перешедшей от длинного ряда предков, полагались на заданность миропорядка и своего места в коллективе как его органической части. Неизбежность событий, связанных с таким миропорядком, не вызывала сомнений. Теперь же традиционные устои повсеместно рушились, греко-македонские, римские, парфянские завоевания приводили к падению и возвышению государств на территориях, огромных по масштабу и втянутым в эти процессы человеческим массам. Происходило насильственное и добровольное переселение, терялись родственные и общинные связи, успех или поражение казались часто случайными и непредвиденными. В этих условиях все ощутимее становится потребность в вере в могущественного бога-покровителя, который мог бы спасти не племя, не общину, не город, а данного конкретного человека, лишенного прежних гарантий привычного существования.

Одним из проявлений поисков новых божеств было создание синкретических образов богов, объединивших функции и атрибуты божеств разных народов. Эти явления в религиозном мышлении проявились еще в рамках Персидской державы. Частично они были связаны с массовыми переселениями, особенно характерными для эпохи эллинизма: на новом месте люди стремились заручиться поддержкой местных богов, не отказываясь и от почитания своих прежних, "отеческих". Но в слиянии образов различных богов можно видеть и выражение тенденции к универсализации и абстрагизации божества, к формированию представления о едином божестве. Большую популярность на древнем Ближнем Востоке (вплоть до Ирана) получил культ Сераписа (Осирис, Апис, Зевс, Аид, Асклепий), выступавшего как владыка неба и царства мертвых. Не меньшее распространение получили культы древнего женского божества - Великой Матери (как начала всего сущего), которая отождествлялась с Астартой, Кибелой, Исидой, Гекатой, Артемидой, Афродитой Уранией и другими женскими божествами, ставшими по существу ее ипостасями. В произведении, приписываемом Лукиану, - "О сирийской богине" - описано изображение такого синкретического божества в храме сирийского Гиерополя; автор называет богиню Герой, хотя ее несут львы (атрибут Кибелы), а на голове - башня и повязка, которая, по словам автора, "украшает только Афродиту Уранию". Культ богини-Матери, присутствовавший в большинстве религиозных верований того времени, объединял людей самого разного этнического и социального происхождения, а сама богиня в представлении ее почитателей была управительницей мироздания. Герой "Метаморфоз" Апулея Луций, обращаясь к Исиде, говорит: "...Ты кружишь мир, зажигаешь солнце, управляешь вселенной, пожираешь тартар... мановением твоим огонь разжигается, тучи сгущаются, поля осеменяются, посевы подымаются".

Универсализация образа божества заметна даже в локальных божествах-покровителях отдельных городов, культ которых привлекает самых разных людей: так, в надписи из небольшого карийского города Панамары (I в. х.э.) принимать участие в празднествах в честь Зевса Панамария приглашаются все граждане, живущие в городе чужестранцы, рабы, женщины и "все люди населенного мира". В данном случае местный Зевс, вероятно, воспринимался уже как ипостась единого могущественного божества, которое выступает как покровитель всех жителей ойкумены; таким образом, формирование представления об универсальном божестве было связано и с представлением о человеческой общности, естественном равенстве людей, представлением, которое уже не ограничивается философскими учениями, но начинает проникать в массовое сознание.

Универсальное божество мыслилось не только как всемогущее, но и как справедливое и милостивое к людям. В этом сказался возросший антропоцентризм религиозного мышления: не только человек служит богу - божество заботится прежде всего о человеке. В той же молитве Исиде Луций называет ее "охранительницей смертных", "заступницей рода человеческого". А в надписи из Нубии содержится призыв чтить Исиду и Сераписа, "величайших из богов, спасителей", "благих, благосклонных", "благодетелей". Благое божество в представлении людей первых веков христианской эры помогает людям и само является высшим носителем нравственного начала. Многочисленные посвящения из Малой Азии, Сирии, Финикии сделаны "богам внемлющим" (или - в единственном числе). К божеству применяются также эпитеты "чистый и справедливый" ("чистые и справедливые"). Характерно, что "чистый и справедливый" бог безымянен - он един, и справедливость стала его основным атрибутом.

Вероятно, под влиянием представлений о едином божестве в позднеэллинистический период за пределами Палестины проявляется интерес к иудаизму. Наряду с фантастическими, явно тенденциозными описаниями иудейских обрядов различными античными авторами можно обнаружить и позитивное отношение к иудейским верованиям. Так, Страбон с симпатией пишет о Моисее и его учении о едином божестве, которое управляет Космосом и природой сущего; он выделяет и нравственные требования к верующим: только живущие благоразумно, согласно справедливости могут получить вознаграждение от бога. Появляются частные религиозные союзы, в которых видно влияние иудаизма: так, из Киликии дошла надпись в честь руководителя синагоги, поставленная от имени коллегии почитателей "Бога-саббатиста", т.е. Бога субботы (помимо полноправных членов коллегии упомянуты и люди, названные "саббатистами"). "Бог высочайший", вокруг культа которого также объединялись разные люди в Малой Азии, во Фракии, на Боспоре, связан был, по всей вероятности, с образом иудейского Яхве, хотя в состав его почитателей входили и неиудеи.

Обращение человека к божеству справедливому, "внемлющему" предполагало представление о личной связи с этим божеством вне официальных церемоний общины или города. Таким образом, в эллинистических государствах, а затем в восточных провинциях Римской империи появляется большое количество частных религиозных объединений вокруг культов того или иного божества, большей частью - восточного происхождения. Совершались особые таинства, мистерии, чтобы приобщить каждого члена сообщества к божеству-спасителю. В этих таинствах сочетались древние магические обряды с нравственным искусом, через который должен был пройти посвящаемый. Тертуллиан писал, что в таинства Исиды и Митры посвящались посредством омовения, т.е. очищения (не только физического, но и нравственного). Мистериальные действа как бы давали возможность каждому участнику соединиться с божеством. Правда, по-прежнему в этих действах магия оставалась главным способом личного общения с ним. В магических заклинаниях, связанных с культом Гермеса Трисмегиста (Триждывеличайшего), особенно распространенным в Египте, содержатся формулы, обеспечивающие слияние с божеством, в том числе утверждение: "Я знаю имя твое, воссиявшее в небе, я знаю и все образы твои, я знаю, какое твое растение..." Знание тайных образов и имен давало, по представлению верующих, магическую власть над божеством.

Вера в возможность непосредственного контакта с божеством - без посредства традиционного жречества - привела к появлению в первые века христианской эры в восточных провинциях множества пророков и проповедников. Характерным примером может служить Александр, действовавший в Вифинии и Понте во II в. х.э. Он был высмеян Лукианом - и пользовался огромной популярностью среди самых разных слоев населения. Александр объявил о рождении нового божества в образе змеи (воплощение Асклепия) и от имени ее давал прорицания. Жажда чуда, надежда на общение с живым богом обеспечивала успех людям, подобным Александру.

Однако на рубеже эр появлялись и такие сообщества, которые не признавали магии и ставили перед своими членами только требования нравственные. В этом отношении интересен религиозный союз, основанный каким-то философом в малоазийском городе Филадельфии в I в. до х.э. Члены союза почитали Зевса и Великую Матерь (Атаргатис). Вступать в него могли женщины и мужчины, как свободные, так и рабы. Они должны были принести клятву не злоумышлять ни против кого, не пользоваться наговорами, не использовать средства, препятствующие деторождению, не помогать в этом другим; мужчины не должны были сожительствовать с замужними женщинами, будь то свободная или рабыня, совращать девушек и мальчиков; жены не должны были изменять своим мужьям. Характерно, что все осуждаемые проступки направлены только против личности, никаких норм общественного, официального поведения не устанавливалось; интересно также, что члены этого союза выступают против магии, хотя и верят в нее (запрет наговоров и приворотных зелий). Этот союз отражает высокую степень самоопределения личности и потребность в моральных нормах, которые бы эту личность защищали.

Все описанные выше особенности культов Восточного Средиземноморья проявлялись в виде тенденций - они присутствовали в разной форме и с разной степенью интенсивности в различных верованиях. Эти тенденции подготовили почву для распространения христианства, как иудейское сектантство - для его возникновения. Именно в христианстве они нашли свое наиболее полное воплощение. В нем - как и в буддизме - были преодолены партикуляризм, этническая или сословная ограниченность древних культов, были сформулированы нормативные нравственные требования к верующим. Раннее христианство призывало к единению в любви, которая не должна делить людей на чужих и своих. При этом христианство обожествляло страдание - именно страдающим должна была открыться Божья благодать. Христиане воспринимали себя не членами какого-либо определенного традиционного коллектива, а всего лишь временными странниками на земле. И в то же время человек как личность находился в центре всего христианского вероучения: он нес ответственность не только за свои личные поступки, но и за всю мировую несправедливость, однако при этом он обладал возможностью выбрать путь, который привел бы его к спасению в Царстве Божием на земле или в ином мире. Универсализм христианской проповеди обусловил превращение христианства в мировую религию, но путь этот был достаточно длительным.

Первоначально последователи галилейского проповедника Иошуа (Иисуса) составляли небольшую группу, одну из многих, существовавших в Палестине в I в. х.э. Непосредственными их предшественниками были кумранские ессеи и Иоанн Креститель, о котором кроме евангелий рассказывается и в "Иудейских древностях" Иосифа Флавия. Иоанн был связан с Кумранской общиной; он призывал в ожидании прихода мессии покаяться и очиститься от всех грехов. В этих призывах ясно видно ожидание конца мира - эсхатологические представления, свойственные учению кумранитов. Выражением очищения служило крещение - омовение в водах реки Иордан. Иоанн и его ученики проповедовали аскетизм. Участь Иоанна была печальной: он выступал против ставленника римлян правителя Галилеи Ирода Антипы и был казнен по его приказанию, поскольку, по словам Иосифа Флавия, Ирод опасался, что влияние Иоанна на народ может привести к мятежу.

Одним из принявших крещение от Иоанна в водах Иордана был Иисус из Назарета. С точки зрения первых почитателей Иисуса, именно во время акта крещения Иисус стал "пророком из пророков"; на него сошел "Дух Святой" - как об этом повествуется в ранних евангелиях, созданных в среде христиан из иудеев (эбионитов и назареев). Учение об Иисусе - Сыне Божием в прямом смысле слова, непорочно зачатом Девой Марией, возникло примерно в середине I в. х.э. Итак, в начале своей проповеди Иисус выступал как пророк, продолжая более раннее пророческое движение (недаром в приписываемых ему высказываниях столько цитат из ветхозаветных пророков). Начальное ядро его проповеди восстановить трудно; судя по древнейшей традиции, сохраненной в новозаветных и иудео-христианских писаниях, главным ее содержанием были призывы к духовному очищению через "живую воду" веры в ожидании скорого конца мира и установления Царства Божия на земле. В самом раннем из канонических евангелий - Евангелии от Марка - Иисус говорит своим ученикам: "...нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в грядущем веке жизни вечной" (10. 29-30). Эсхатологические чаяния составляли важнейшую часть мировоззрения первых последователей Иисуса. Путь в Царство Божие означал отказ от всех ценностей окружающего мира; во фрагменте апокрифического Евангелия Евреев Иисус гневно упрекает богатого юношу за то, что у того дом полон добра, а "сыны Авраама" гибнут с голоду: чтобы стать совершенным, нужно все имущество раздать нищим и только после этого следовать за Иисусом (более краткий вариант этого рассказа приведен в Евангелии от Матфея - 19. 21). Не только отказ от богатства, но и разрыв всех прежних традиционных связей (оставить дом, братьев, сестер, родителей - как явствует из приведенного выше речения из Евангелия от Марка), уход от традиционного образа жизни (жить, как птицы небесные) - все это входило в представление о духовном очищении. Судя по евангельской традиции, первые ученики Иисуса так и поступали: бросив дома и семьи, ходили вместе с ним по Галилее, а затем пошли в Иерусалим (Петр, в частности, был женат; есть упоминание о его теще, которую исцелил Иисус). Очень важным для дальнейшего распространения христианства было выступление Иисуса против формальной обрядности, ритуальной регламентации, которая была свойственна фарисеям. В разных евангелиях настойчиво звучит протест против субботних ограничений: "...Кто из вас, имея одну овцу, если она в субботу упадет в яму, не возьмет ее и не вытащит? Сколько же лучше человек овцы!.." (Матф. 12. 11-12); столь же резок протест против внешнего соблюдения ритуала: в отрывке из неизвестного апокрифического евангелия, найденного в Египте (первая треть II в.), рассказан эпизод встречи Иисуса с фарисеем, который упрекал его в том, что тот вошел в храм вместе с учениками, даже не вымывши ног. В ответ Иисус "сказал ему: Ты омылся в стоячей воде, где собаки и свиньи лежат день и ночь, и ты омылся и натер снаружи свою кожу, как блудницы и флейтистки душатся, моются, натираются благовониями и краской, чтобы возбудить желание, а внутри они полны скорпионов и пороков. Но Я и Мои ученики, о ком ты сказал, что они нечисты, Мы омылись в живой воде, нисходящей [с небес]..."

Отрицательное отношение к формальным требованиям фарисеев не означало при жизни Иисуса отрицания всех ритуальных норм. Так, в евангелиях можно увидеть намеки на то, что какие-то обряды и жертвоприношения соблюдались учениками Иисуса: в Евангелии от Марка Иисус говорит, чтобы исцеленный им человек принес за очищение свое "что повелел Моисей" (1. 44). Однако затем, уже после казни Иисуса, когда его смерть стала осмысляться как искупительная жертва за все человечество, его последователи, в том числе и иудео-христиане, стали отвергать любые жертвоприношения [см., например. Послание к Евреям: "Жертвы и приношения Ты не восхотел, но тело уготовал Мне" (10. 5); эти слова, представляющие перефразировку из Септуагинты (Пс. 39. 7-9), вложены автором послания в уста Иисуса].

Также постепенно менялось отношение первых христиан к неиудеям. С одной стороны, может создаться впечатление, что первоначальная проповедь была рассчитана только на иудеев. "Я послан только к погибшим овцам дома Израилева", - говорит Иисус в Евангелии от Матфея, но с другой - согласно евангельской традиции, он привлекал к себе, излечивал людей и неиудейского происхождения - всех, кто уверовал в него: он помог римскому центуриону, женщине сиро-финикийского рода и т.д. Для того чтобы спастись, достаточно было веры. В этом проявилось то преодоление партикуляризма, деления на "своих" и "чужих", которое прослеживалось уже в отдельных религиозных учениях предшествующего времени. "Открытость" христианской проповеди с самого начала определила возможность широкого распространения нового учения. В этой открытости - одно из существенных отличий христианства от учения кумранитов при всем сходстве многих элементов в мировоззрении той и другой секты. Отдельные места новозаветных сочинений звучат как прямая полемика с кумранскими правилами замкнутого существования: "Вы - свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме" (Матф. 5. 14-15).

Первые христиане обращали свои призывы и к мужчинам, и к женщинам в равной степени; среди учеников Иисуса, согласно традиции, были женщины, сопровождавшие его из Галилеи в Иерусалим и присутствовавшие при его казни. И в дальнейшем женщины играли значительную роль в христианских общинах восточных провинций, причем, по-видимому, прежде всего женщины, потерявшие общественные и семейные связи. Христиане - и это проходит через всю раннехристианскую литературу - призывали к себе нищих, вдов, сирот, калек, блудниц, т.е. всех отверженных по нормам общинной морали древних обществ. Идея христианского милосердия означала помощь всем страдающим, независимо от причин страдания; милосердие было направлено на отдельную личность, и в этом отношении христианская благотворительность отличалась от коллективных раздач и общественных пиршеств древнего мира.

Милосердие - один из компонентов христианской нравственности. Согласно евангельской традиции, Иисус учил религии бескорыстия, самопожертвования, прощения. Первые христиане провозглашали нормативную нравственность, включавшую любовь к врагам, воздаяние добром не только за добро, но и за зло. Возмездие целиком передавалось Богу, который сам был воплощением добра и справедливости. Нормы эти были трудно осуществимы в реальной жизни (как это ясно показала вся дальнейшая история христианства), но они, с одной стороны, впитали в себя надежды и нравственные поиски, характерные для разных религиозных групп, а с другой - противостояли традиционным представлениям древности с делением на "своих" и "чужих", принципом возмездия на основе талиона и т.п., что привлекало всех, кого не устраивали подобные представления.

Все эти принципы и идеи, заложенные уже в проповеди Иисуса, нашли свое развитие в учении Павла из киликийского города Таре. Павел, первоначально ортодоксальный иудей и гонитель христианства, стал затем не менее ревностным его защитником. Ко времени выступления Павла (середина I в.) основную массу христиан составляли иудеи, жившие за пределами Палестины (в Палестине также были небольшие группы христиан, сохранивших старые названия эбионитов - "нищих" и назареев - "посвященных"). Они справляли субботу, признавали Иерусалимский храм, считая себя как бы "истинными" иудеями; число неиудеев-христиан было, по-видимому, относительно невелико.

Проповедь Павла открыла дорогу в христианские общины самым широким слоям неиудеев. Он выступил против соблюдения Закона - всеохватывающей системы заповедей и запретов: абсолютная благость Божества несравнима с человеческими деяниями, и людям остается лишь надеяться на прощение божье. Благодать, ниспосланная Богом, выводит человека из мира зла. Все человечество спасено добровольным страданием абсолютно невинного Иисуса: каждого отдельного человека спасает сам акт веры, дающий прощение через смерть Христа. Тем самым все люди были сопричастны вине за зло окружающего мира и каждый мог спастись через веру: христианство давало не только надежду на спасение, но и ощущение духовного очищения, в котором самые страшные грешники, раскаявшись, могли сравняться с праведниками. Акт веры, согласно учению Павла, был доступен всем, независимо от этнического происхождения и соблюдения требований Закона: "...нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем - Христос" (Поел. к Колоссянам 3. 11). Это положение помогло христианству завоевать души людей и способствовало превращению его в мировую религию.

Что же касается иудео-христиан, пытавшихся сочетать новые идеи с традиционными требованиями Закона, то они вплоть до средневековья продолжали существовать в Палестине и Сирии; их учение, отрицавшее непорочное зачатие, оказало влияние на ряд еретических учений, в том числе опосредованно и на арианство, а традиция, отраженная в их священных книгах, может быть прослежена в новозаветных сочинениях, признанных церковью священными (например, в Апокалипсисе Иоанна). Но широкого распространения учение этих групп не получило. Только развитие идеи универсализма, обращение к отдельному человеку вне его социальных и племенных связей привели к тому, что христианство, как и другие мировые религии, пережило породившее его древнее общество и распространилось за его географические и хронологические границы.

Примечания

[4] Это объяснение представляется спорным или, во всяком случае, недостаточным. Ведь само христианство возникло и развивалось не как прямое продолжение иудаизма, но как синтез иудаизма с философскими течениями эпохи эллинизма - прежде всего со стоицизмом, гностицизмом и неоплатонизмом. В дальнейшем христианство породило уже собственных философов - от Фомы Аквинского до современности. Но проблема, разумеется, существовала

[5] В позднеханьских текстах оно также часто называется "Путем пяти мер риса" (Удоу ми дао) по существовавшему в нем ритуальному налогу.

[ << ] [ Начала Этногенеза ] [ Оглавление ] [ >> ]