12. Годы признания

Лавров C.Б.

Есть поговорка: "Чтобы жить счастливо, надо жить долго". Мне 78 лет. Честно говоря, на столько я и не рассчитывал. Жизнь была иногда очень тяжелой, но ведь я не был исключением. Кому из порядочных людей (а я смею относить себя к таковым) было легко? Я не был одинок, был вместе со своей страной, своим народом... я могу быть счастливым.

Лев Гумилев

Пожалуй, спокойной и относительно благополучной можно назвать лишь четверть его жизни - последние двадцать лет. В 70-80-х гг. он текла спокойнее и устроенное, чем когда бы то ни было раньше.

Давно вернулась в "официальную литературу" А.А.; еще в 60-х гг. шла книга за книгой ее стихов. Где-то маячило второе рождение стихов отца. Еще в 1964 г. А.А. знала о предстоящей реабилитации Н. С. Гумилева. К ней заходил "очень высокопоставленный", по ее понятию, человек [*1], рассказавший, что "никакого заговора не было" [+1]. Надо думать, что знал об этом и Л. Н.

В ту пору окололитературная интеллигенция питалась еще зарубежными изданиями Н. Гумилева, контрабандой попадавшими в СССР. В нашу страну он входил "через окраины"; первое крупное издание его стихов появилось лишь в 1988 г. в Тбилиси в издательстве "Мерани". Л.Н. знал о нем заранее от составительницы и автора очень хорошей биографии Н.С. - Веры Лукницкой, вдовы много раз поминавшегося нами Павла Лукницкого. В 1990 г. в Кишиневе появилась толстенная книга "Николай Гумилев. Золотое сердце России". Ее заключала интереснейшая "Семейная хроника", написанная Орестом Высотским - вторым сыном Н.С.

Впервые за долгие годы устроена его личная жизнь, впервые Л.Н. окружен заботой дома и не должен думать о быте. На работу он ходит редко: в статусе "с. н. с." это и не требуется. Ходит в основном на "защитные" ученые советы, делает это с удовольствием, очень благодушно, по-хорошему расслаблено. Здесь уже нет "злых людей"; бороться стало просто не с кем. А эффектно выступить на защите всегда приятно, чтобы потом с удовольствием посидеть на кафедральном микро-банкете. Геофак стал для него поистине "экологической нишей".

Но в 1973 г. эта благодать была временно нарушена самим Л.Н., вздумавшим стать "дважды доктором". Он представил свою диссертацию "Этногенез и биосфера Земли" на географический совет. Идея неплохая, оппоненты солидные: известный исследователь Средней Азии профессор Э. М. Мурзаев (Москва), заведующий кафедрой физической географии Пединститута им. А. И. Герцена профессор А. М. Архангельский и биолог профессор Ю. П. Алтухов.

Защита прошла хорошо, даже красиво, но вот в ВАКе начались неприятности, оттуда пришел отзыв "черного оппонента" с огромным количеством замечаний. Последовал вызов "на ковер" в Москву. Тогда еще был жив мой шеф - декан геофака профессор Б. Н. Семевский; не помню почему, его не было в городе, и нам, довольно молодым в ту пору коллегам Л.Н., пришлось помогать ему в редактировании ответа "черному". Мы думали не столько о сути ответов, сколько о форме: не сорвался бы Л.Н. в столице, не стал бы спорить "на всю катушку"... И как в воду глядели - сорвался! В ответ на нелепый в эпоху интеграции наук вопрос: "А кто же Вы все-таки: историк или географ?", наш "подзащитный" наговорил много лишнего и был провален. В Ленинград вернулся смущенный и несколько виноватый; не столько из-за печального итога, сколько из-за того, что не выполнил обещания держаться "в рамках"...

Надо честно сказать, что когда мы работали над ответом, я впервые всерьез познакомился с авторефератом Л.Н. и пришел в ужас - так небрежно он был написан и оформлен. Удивление вызывал и "ваковский номер" специальности: 07.00.10 - "история науки и техники". Почему "история науки"? Теория этногенеза - это сама наука. Увы, спросить сейчас некого. Благодушие и некоторая расслабленность подвели Л.Н., да, впрочем, он не сильно горевал по этому поводу.

Однако признание приходило к нему независимо от этих "деталей", а может быть, и потому, что любят у нас обиженных. К Л.Н. шли потоками письма со всех концов страны и из-за "бугра" от знакомых и незнакомых людей, каким-то чудом прослышавших о Гумилеве. На ленинградском ТВ был организован цикл его лекций, который слушали наши студенты и аспиранты, а Л.Н. витийствовал у карты с указкой, без всяких шпаргалок, все на память - даты, имена, названия. Все это он делал радостно, это была его стихия.

В 1985 г. вышел на защиту Константин Иванов - его самый близкий ученик. Тема его диссертации - "Эколого-географическое исследование сельскохозяйственного населения Нечерноземной зоны РСФСР", - на первый взгляд, имела мало общего с теорией Л.Н. Но это только на первый взгляд. На самом же деле исследовался механизм связи сельских популяций Архангельской области с "кормящим ландшафтом", т. е. это была типично "гумилевская тема", доказывающая прикладные возможности теории Учителя. Вместе с тем, К. Иванов показал себя как верный помощник при подготовке работ Л.Н. В 1987 году он редактировал книгу Гумилева "Тысячелетие вокруг Каспия", которая вышла через четыре года в Баку. С очными учениками Л.Н. не очень-то повезло: один из них - В. Ермолаев защитит диссертацию [*2] поздно, в 1990 г., а другой, будучи уже в высоком звании, говорят, в ответ на слова учителя, что он-то и продолжит дело Л.Н., сказал: "Своих дел хватает..."

"Устроенность" и признание Льва Николаевича дают ему возможность больше работать за письменным столом, куда больше, чем раньше: за 1970-1975 гг. число статей (не считая их переводов за границей) перевалило за сорок. Радостью были переводы "В поисках вымышленного царства" за рубежом - в 1973 г. в Польше, а в следующем году в ЧССР, где книгу Л.Н. перевел Иван Савицкий - историк, сын "того самого" П. Савицкого!

Активность Л.Н. нарастала, а "пик" наступил в 1987-88 гг., когда было опубликовано 2 книги и 14 статей. Конечно, такие подсчеты всегда условны, поскольку при самом уважительном отношении к автору, статьи долго "дозревают" в редакциях, а книги вообще пишутся годами. И все-таки многое переменилось в сравнении с безрадостными 50-60-ми годами. Статьи выходят и в СССР и за рубежом - в США, Англии, Италии, Венгрии, Польше. Их уже, как правило, не нужно "проталкивать", наоборот, часто ищут его, заказывают ему. В 1988 г. "выход Л.Н. в массы" стал вообще рекордным: полумиллионная армия читателей "Знамени" познакомилась с его "Автонекрологом" [+2].

Постепенно темой N 1 для Л.Н. становится теория этногенеза; она же и тема всей его жизни, поскольку отделить предыдущие "наработки" (а это - вся "Степная трилогия") от этногенеза невозможно, они слиты органично. Если в "урожайные" 1970 - 1975 гг. теме этногенеза посвящена половина его статей, то уже в 1978 - 1979 гг. - все вышедшие статьи. Сам Л.Н. говорил, что для создания теории ему "понадобилось почти на двадцать лет остановить востоковедческие студии" [+3].

Главное, по-наполеоновски ввязаться в бой, а там будет видно - стало гумилевским девизом в борьбе с официальной (и довольно бесплодной) советской этнографией и ее лидером - академиком Ю. В. Бромлеем. Примечательно, что в периоды ожесточения этой борьбы Л.Н., улыбаясь, называл своего оппонента "Бармалеем". Бесплодность эта косвенно была подтверждена в перестроечные годы самим лидером, который признал, что к национальной проблематике "явно нужен новый подход" [+4]. Но от этого было мало толку. Как констатировал в 1990 г. заведующий кафедрой этнографии ЛГУ профессор Р.Ф. Итс, концепцию Л. Н. не принимал никто из советских этнографов [+5].

А он сыпал парадоксами, его работы были "намеренно парадоксальны", изобиловали "странно-любопытными мыслями" [+6]. Но даже "непринимавшие" замечали, что все-таки что-то во всем этом было...

12.1. Лучше было бы наоборот

В 1989 г. широко отмечалось столетие со дня рождения Анны Ахматовой. ЮНЕСКО объявила его годом А. Ахматовой. Произошел подлинный "взрыв" публикаций; ей был посвящен весь июньский номер журнала "Звезда". В этом была какая-то символика, напоминание через три с лишним десятка лет о ждановском постановлении, и ответ на вопрос - кто же победил?

Победила явно она. Это, в частности, раскрывает один эпизод, одна ее реплика. А.А. как-то в очередной раз уезжала в Москву. Среди провожавших была одна благостная старушка, которая задолго до отхода поезда несколько раз обняла и перекрестила ее, даже прослезилась. Когда она ушла, Ахматова сказала: "Бедная! Она так жалеет меня! Так за меня боится! Она думает, что я такая слабенькая. Она и не подозревает, что я танк!" [+7].

Ахматова победила, ее "культ" оказался долговечнее любых постановлений. Ее успеху, как отмечал в недавней очень жесткой, (но, мне кажется, верной во многих оценках, статье) А. Жолковский, "способствуют сильнейшие внелитературные факторы, собирающие под ее знамена самые разные слои поклонников. Либералам дорог ее оппозиционный ореол, верующим - ее христианство, патриотам - русскость, прокоммунистам - чистота анкеты от антисоветских акций, монархистам - ее имидж императрицы и вся ее имперско-царскосельская ностальгия, мужчинам - женственность, женщинам - мужество, элитариям умственного труда - ее ученость, эзотеричность и self-made аристократизм, широкому читателю - простота, понятность, а также полувосточная внешность и фамилия, импонирующая всему русскоязычному этносу смешанного славяно-тюрко-угро-финского происхождения" (подчеркнуто мною - С.Л.) [+8]. Необычные, зачастую безжалостные оценки; подобных мне не приходилось встречать, хотя "ахматоведы" много написали...

В 1984 году Льву Николаевичу, никогда не бывшему "розовым оптимистом", все казалось довольно радужным. Его интервью, напечатанное в "ахматовском", юбилейном номере "Звезды" заканчивалось словами: можно "смотреть на будущее с нормальной долей оптимизма" [+9].

В дни юбилея мысли Л.Н., надо полагать, не раз возвращались к матери. Читатель, может быть, помнит эти ключевые слова, вынесенные в один из подзаголовков: "Лучше было бы наоборот, лучше бы я раньше ее умер". Зачем? Возможно, чтобы не терзаться, кто "более виноват". Л.Н. вспоминал и, может быть, осуждал себя за часто повторяемые слова: "Мама, ты ничего в этом не понимаешь". Но не мог осуждать себя за все, каяться во всем. Нет...

О том, что Л.Н. постоянно задумывался и возвращался к вопросу; кто же все-таки виноват в "полосе отчуждения", в их разрыве свидетельствует горький и удивительно открытый рассказ Л.Н. о последних годах А. А. в интервью, данном его коллеге из ЛГУ - Льву Варустину. "Я старался (и это мне удавалось), - говорил Л.Н., - создавать маме как можно меньше проблем. Сначала я жил с бабушкой в городе Бежецке..."[+10]. Эта строка возвращает нас к тем временам, когда закладывалось отчуждение матери и сына. Вот несколько выдержек из дневника П. Лукницкого. "Сидел у А.А. в Мраморном.... - пишет он. - Стук в дверь - неожиданно Лева и А. И. Гумилева. Приехали из Бежецка, остановились у Кузьминых-Караваевых". Или еще эпизод, зафиксированный в дневнике Лукницкого: "Весной 19-го в мае целый ряд встреч. Он (Н. Гумилев - С.Л.) приходил, Левушку приводил два раза" [+11].

Разведенный отец приводил к матери ребенка. Дикость. Почему Лев жил не у матери? В обычное время, когда Лева жил в своем провинциальном "далеке", она не радовала его и письмами; всего восемь строчек в одном из них, подобном сугубо формальной "отписке" [+12]. Незаметно, чтобы он занимал какое-либо место в ее стихах. "Там милого сына цветут васильковые очи", - почти исключение [*3].

Лев помнил - боготворимый отец писал о нем не так; даже на фронте писал:

Он будет ходить по дорогам
И будет читать стихи
И он искупит перед Богом
Многие наши грехи [+13].

И сбылось... Кстати, в воспоминаниях одной из самых близких подруг А.А. - Валерии Срезневской можно прочесть о подобном же отношении к отцу Л.Н.:

"Эта смерть (Н. Гумилева. - С.Л.) не отразилась в ее стихах. Как в "Вечере", "Чертах", "Белой стае", так и в последующих книгах Гумилев занимает очень скромное место... Отчего? Кто сможет ответить?" [+14].

В 20-х гг. в Бежецк регулярно отправлялись 20 рублей в месяц, тогда как кормежка любимого шилейкин-ского пса Тапы обходилась в 15. А.А. признавалась П. Лукницкому: "Мне почему-то кажется, что я никого не люблю кроме Тапы" [+15]. Дело дошло до того, что А. И. Сверчкова (урожденная Гумилева - сводная сестра Николая Степановича) хотела усыновить Леву - "все и так считают Леву ее сыном" [+16].

Поистине он старался создавать как можно меньше проблем маме, и отстраненность взрослого Л.Н. была реакцией на ее холодность и отстраненность 20-х гг. Не мог он не переживать (или вспоминать о пережитом в детстве, в юности) перепетий ее личной жизни, ее вечной неустроенности. Сама А. А. писала: "Чужих мужей вернейшая подруга и многих безутешная вдова" [+17].

Видел Л.Н. и вечную позу, вечное ее "стремление казаться". Отсюда родилась его блестящая фраза, тем более удивительная, что сказал ее маленький Лева: "Мама не королевствуй!"[+18]. Не мог не заметить этого смышленый и начитанный провинциал.

Исследователи интерпретировали "королевствование" по-разному. Литературовед Наталья Роскина относила это к "необычайному благородству" и "гармоничной величавости" А.А. [+19]. Можно все это объяснять и по-другому, куда более жестко: всю жизнь А.А. "лепила свой имидж", говорила "на запись" (А. Найман), давила на собеседников, вызывая у них робость, страх, трепет, оцепенение, в общем, создавая "монархический образ" [+20]. Правда, это согласно "злому" А. Жолковскому, хотя, возможно он и недалек от истины. Но вот как писал деликатный Корней Чуковский: "Мне стало страшно жаль эту трудно живущую женщину. Она как-то вся сосредоточилась на себе, на своей славе - и еле живет другим" [+21]. Недавно одна моя знакомая обратила мое внимание на известные стихи А.А., хорошо иллюстрирующие приведенные суждения:

Муж в могиле
Сын в тюрьме
Помолитесь обо мне...

Отсюда и мифы, и какие-то странные признания, бездумно сделанные, и не менее странная смесь восхищения и ненависти к "тирану". К одному из подобных мифов относится сообщение о представлении А.А. к Нобелевской премии [+22]. Не странно ли звучат такие слова: "Как известно из записных книжек Блока, я не занимала места в его жизни?" [+23]. То ли это обида, то ли кокетство: не занимала, по его записным книжкам, а на самом деле?..

Как уже я говорил, о Сталине А.А. писала по-разному. С одной стороны, она совершенно определенно заявляет: "Меня спас Сталин" (имелась в виду эвакуация самолетом из блокированного Ленинграда в сентябре 1941 г.) [+24]. Вместе с тем А.А. приводит следующее любопытное объяснение своей милости у "вождя"; "Очевидно, около Сталина в 1946 году был какой-то умный человек, который посоветовал ему остроумнейший ход: вынуть обвинение в религиозности моих стихов и заменить его обвинением в эротизме"[+25]. Но с другой стороны, Сталин - гонитель ее поэзии; касаясь судьбы своего сборника "Из шести книг", она замечала: "...Когда его показали Сталину, он решил, что стихотворение "Клевета" (1923) написано недавно и велел запретить книгу" [+26].

"Сталинская тема" с какой-то маниакальной силой проходит через все "Записные книжки 1958-1966 гг.". Здесь и обида на Струве, подозревающего, что было какое-то первое "запретительное постановление" о ней еще в 1925 г., но здесь же и осознание навязчивости идеи: "Кого-то я в Москве уговорила / прийти послушать мой унылый бред, / как дочь вождя мои читала книги / и как отец был горько поражен" [+27]. Упомянутая тема многократно возникала и после войны. "В сороковом году Усач спросил обо мне: "Что дэлаэт монахиня?" [+28].

Все это понимал взрослый Л.Н., если уж и мальчишкой замечал "королевствование" матери и еще - ее "редкий антипедагогический дар" [+29]. Но после "второй Голгофы" к этому добавилась обида за "неучастие" в его вызволении из лагеря и предубеждение против матери, если верить словам Эммы Герштейн [+30].

Можно ли последней верить - это вопрос. Дело в том, что она родилась в 1903 г., а "пик" активности мемуаристки приходится на 80-90 годы [*4]. Рецензент воспоминаний Э. Герштейн отметил, что это - мстительный текст, неприятно сводящий счеты с человеком, с которым мемуаристка поссорилась 30 лет назад. Рецензент подчеркивал, что ему абсолютно чужд и сам принцип мемуаристки: "Настало время, когда... темные места можно и нужно высветить" [+31].

Мне также далеко не все у Э. Герштейн кажется правдоподобным. Например, ее утверждение о том, что А.А. находилась под сильным воздействием направляющей руки Надежды Яковлевны. Вместе с тем эти воспоминания дают потрясающе интересный материал для выяснений отношений Л.Н. с матерью. Из письма Льва к Эмме выясняется, что в 1957 г. было какое-то просветление в отношениях Л.Н. и А.А. Он тогда болел и записал: "Мама... с нею чудо. Она опять такая хорошая и добрая, как 20 лет назад" [+32].

Но в 1961 г. произошел окончательный разрыв. Сказывалась не только старая обида за "неучастие", огорчали его и слова, которые А.А. говорила кому-то о сыне. Он опровергал их, сердился, жаловался на непонимание: "Говорят, что я вернулся из лагеря озлобленным, а это не так. У меня нет ни ожесточения, ни озлобленности. Напротив, меня здесь все занимает: известное и неизвестное. Говорят, что я переменился. Немудрено. Согласен, что я многое утратил. Но ведь я многое и приобрел. У меня замыслов на целую библиотеку книг и монографий. Я повидал много Азии и Европы" [+33]. Несмотря на все оговорки о ненадежности Эммы Герштейн как мемуаристки, я верю - именно так говорил (да и действовал) Л.Н. во все годы нашего знакомства, Герштейн тут ничего не придумала. Ведь сама А.А. писала о сыне: "Он стал презирать и ненавидеть людей и сам перестал быть человеком" [+34]. Результаты подобных отношений зафиксированы и в письме А.А к своему младшему брату, Виктору Горенко: "Передать твой привет Леве не могу - он не был у меня уже два года, но по слухам, защитил докторскую диссертацию и успешно ведет научную работу" [+35]. В интервью, данном в 1989 году, Л.Н. подтверждал слова его матери: "Наше общение носило скорее эпизодический характер" [+36].

В упомянутом интервью обращает на себя внимание обида за его "Голгофу", за ее "неучастие": "На самом деле заявление о моем освобождении она не подавала, следовательно, никаких хлопот реальных и быть не могло. Когда я вернулся из Омского лагеря, я спросил почему же она не подала заявления? На это она ответить мне не смогла, хотя и училась на Высших женских юридических курсах в Киеве в 1910 году. Мама не усвоила того, что любое дело должно начинаться с подачи заявления, или, как говорили раньше, с прошения. Она думала, что если она страдает, то ей должны пойти навстречу... Этот вопрос к маме ("В чем выразились твои хлопоты?") вызвал неполное понимание моей матери. В дальнейшем этот разговор был использован ее подругами (среди которых были и просто приживалки) для того, чтобы настроить маму против меня".

Такой настрой сохранился у А.А. до самой смерти. В ее "Записных книжках. 1958 - 1966" я насчитал всего лишь 35 упоминаний "Левы" (на 800 с лишним страницах!); причем все они были или сугубо "воспоминатель-ные" (такое-то число, "в этот день арестовали Леву в 1938", "в 1949"), или ужасно формальные (телефон Левы, "сожгла рукопись, когда Леву взяли"). Какие-то человеческие слова лишь в двух телеграммах: "Беспокоюсь здоровье. Пришли открытку. Целую. Мама" (1958), или "Я в городе. Позвони непременно" (1960 ?).

В самом конце ее жизни и у нее, и у Л.Н. были какие-то попытки помириться: она послала ему книгу, а он пришел к ней в больницу. "Пришел и смяк, испугался и ушел, не зайдя в палату", - пишет Эмма Гер-штейн [+37]. Все эти горькие раздумья прорывались в его очень "открытом" интервью 1989 года. Интервью, которое кончалось все же на оптимистической ноте. Не мог Л.Н. предвидеть, что в 1990 г. будет инсульт и цепь недугов. Цепь, которая не сразу прервет его работу. А пока были раздумья над этногенезом.

12.2. Популярность мнимая и подлинная

До развала СССР в стране была своя "обойма" завсегдатаев голубого экрана и авторов публикаций в прессе. И. Ильф и Е. Петров называли это когда-то "пеналом". В "демократические" годы появился свой набор - еще более узкий. Он должен быть представительным, но из слоев общества нацело выпали рабочий и колхозница ("по В. Мухиной"), остались те, кто почти ежевечерне мелькали на "тусовках". Академик - в прошлом это А. Сахаров [*5]; потом другой - почетный гражданин культурной столицы (он же "совесть нации), ныне покойный (академик Дмитрий Сергеевич Лихачев [1906-1999] - Создатели сайта). Правозащитник Сергей Ковалев - большой друг террористов - чеченцев, явно нездоровая В. Новодворская, режиссер - это, конечно, Марк Захаров (иногда - Ю. Любимов, если вдруг в России), поэт (раньше Е. Евтушенко, ныне - А. Вознесенский, благо живет все-таки не "там" и почти всегда под рукой). Актер - здесь есть варианты: О. Басилашвили, М. Ульянов (роль Жукова, видимо, была эпизодом-ошибкой). Из "обоймы" кое-кто выпал. Те, кто перестали "соответствовать" - Владимир Максимов, Александр Зиновьев, да и А. Солженицын попадает на ТВ лишь "по праздникам". Правда, есть и новые кандидаты, а пропуском служит свидетельство диссидентства в "годы террора"; "подписывал то-то", "выходил на Красную площадь тогда-то", "хотел выйти", "читал в туалете самиздатовскую книжку" и т.д.

Лев Гумилев не был диссидентом и пропуска в "обойму" явно не заслужил, да вряд ли и пытался; ему хватало научно-популярных лекций в программе "Зеркало" ленинградского ТВ. "Демократов" Л.Н. не жаловал; он быстро в них разобрался: "Демократия, к сожалению, диктует не выбор лучших, а выдвижение себе подобных. Доступ на капитанские мостики, к штурвалам получают случайные люди", - так еще в 1990 г. писал Гумилев [+38].

Был ли такой поток писем к "столпам демократии", как к Л.Н., можно сильно сомневаться. Писали ему отовсюду и с разными целями. Хотели чем-то обрадовать: вот в скромной открытке сообщалось, что в Новгороде-Северском открыт музей "Слова о полку Игореве", уйгур из Алма-Аты писал Л.Н., что хочет быть посредником в распространении его научных находок среди своего народа, и в семи газетах на уйгурском уже появились гумилевские статьи (1977 г.). Другие о чем-то просили. Иногда совсем неожиданно и абсолютно незнакомые люди. Попалось мне в архиве Л.Н. письмо от Александра Потапенко из опытного хозяйства Института виноградарства в Новочеркасске. Он прочитал "Открытие Хазарии" и сообщал, что солидарен с автором: именно хазары выступали распространителями пристрастия к виноградарству. А. Потапенко был не совсем бескорыстен; он просил Л.Н. откликнуться на его книгу об истории виноградарства. Отзыв Гумилева вскоре появился в журнале "Природа" [+39].

Удивительно, что даже люди науки верили, что Л.Н. обязан знать нечто недоступное им. Так, генетик из Москвы в 1988 году интересовался: "Был ли Тамерлан... подагриком (хромота-то из-за раны)". "Вы, - пишет он, - можете решить мои подозрения парой строчек: "да", "нет" и если "да", то где можно найти что-то на этот счет". Корреспондент абсолютно убежден, что Л.Н. все знает, и просит его поделиться информацией, поскольку, по его словам, он подводит биологическую базу под теорию пассионарности. Доктор наук, физик из Академгородка (Троицк) в Подмосковье пишет, что прочитал все статьи Л.Н. в "Природе", а хобби его - китайская государственность. Он задает вопрос: можно ли зайти к Л.Н. во время командировки в Ленинград?

В письмах и благодарность коллег, тех кто способен не "по мелочи" оценить труды Л. Н. В их числе академик А. Л. Яншин. Он писал, что не со всем согласен в "Этногенезе...", но "считает, что книга написана хорошо, увлекательно, читается с большим интересом и содержит массу ценнейших исторических сведений, которые обогащают читателя". Известный литературовед Лев Аннинский по-дружески и с юмором - "Благословите, Лев Николаевич!" - испрашивал согласия Л. Н-ча на публикацию кусков "Этногенеза..." в "Дружбе народов". Он имел на руках "подпольное издание" и писал, что это произошло, "благодаря попустительству ВИНИТИ и попущению дьявола".

Были и постоянные корреспонденты Л.Н.; я бы назвал их "подбадриватели". Из Горького писала журналистка Н. Серова - автор многих писем в издательства с "защитой" Л.Н. Она обороняла его концепцию "симбиоза", понимая "Древнюю Русь", как идею "кочевого щита", предохранившего Сибирь от заселения с юга".

Интересны вопросы и мысли его корреспондентов, но еще интереснее были бы ответы Льва Николаевича. Увы, копий наш герой обычно не оставлял, но кое-что все-таки сохранилось. Так, профессору из Чехословакии Я. Малике он отвечал на вопрос о "бесконечности прогресса" следующее: "Применима эта схема только для смены формаций, а экологические, этнические, культурологические аспекты лежат вне ее. Диалектический материализм по закону отрицания отрицания предполагает дискретность природных процессов. Действительно, звезды вспыхивают и гаснут, динозавры появились и вымерли, древние римляне в VIII в. до н.э. построили "Вечный город", а в VI в. н. э. там были только руины, заселенные заново, и таких примеров слишком много, чтобы их не замечать".

Л.Н. "растерявший все свои хорошие качества в тюрьмах и лагерях", если верить матушке и Э. Герштейн, был исключительно притягивающей личностью, и не в 70-80-х, в благополучии и достатке, а даже "там". В архиве Л.Н. сохранилась подборка писем от "солагерника" - Иржи Вронского из Польши. "Случайно увидел Вашу книгу в польском переводе, - писал он. Это стал для меня знак, что Вы в живых и имеете условия для научной работы... Неоднократно возвращался мыслью к этим дням, когда мы вместе пребывали и Вы сделали на меня очень большое впечатление. Я Вас забыть не могу... А возвращался я на родину из Караганды в последних числах 1953 года". Пан Иржи в первом же письме рассказал все о себе (дело было в 1973 г.) и приглашал к себе, а "если Вы женаты, то с женой...". Завязалась переписка друзей по несчастью; более того, Л.Н. по приглашению пана Иржи побывал в Польше.

Уцелело также несколько открыток из Штатов, из "Совьет джеографи", от его редактора - Теодора Шабада. При нем этот журнал был действительно зеркалом советской географии и печатал наших авторов, отбирая их (это кажется сейчас невероятным!) по их классу, а не по званиям или позиции в политике. Блестящий знаток СССР, специалист по топливно-энергетическому комплексу нашей страны, Шабад был к тому же поклонником и ценителем русской литературы, хорошим переводчиком, опытнейшим и пунктуальным редактором. Его стандартные по виду открытки всегда содержали пару-тройку "вопросов на засыпку". "Племена "теле", - спрашивает он у Гумилева, - а где они нашлись?.. А кто такой Неджати?.. Как по-латински "фрины" Иордана?" И как всегда, Теодор настаивал: "Ответьте срочно, авиапочтой".

Из Франции шли деловые письма от караима Семена Шишмана, который успешно "пробивал" статьи Л.Н.

в профессиональном журнале "Cahiers du monde Russe et Sovietique". Так в 1965 г. Л.Н. сообщал Шишману: "Я очарован переводом и редактированием моей статьи "Монголы XIII в." и "Слово о полку Игореве". Такая теплота понятна, поскольку это пробивало блокаду,, пробивало заговор умолчания и "непечатания" в СССР, да и просто помогало жить, так как 500 франков за пару статей Л.Н. очень и очень пригодились.

С "Анналами" - ведущим историческим журналом (значительно более высокого ранга, чем "Cahiers... ") все было сложнее. Не надо думать, что цензура (не политическая, а "научная") там отсутствовала. Как только зашла речь о теоретических работах Л. Н-ча, то и Шишман оказался бессилен. Он смущенно писал, что "не могут" они в "Анналах" напечатать, а потом извинялся, что Марк Фереро (историк - редактор журнала) ездил в Россию, но "не успел встретиться с Вами". Видимо, на взгляд кого-то из французских "бессмертных" этногенез шел как-то иначе...

Но это было давно, в 1965-м, а в 70-80-х уже преобладали заказы на статьи и переводы Л. Н. без всяких оговорок и условий...

12.3. Покой нам только снится...

И когда я жил у них, я жил над ними. Оттого и невзлюбили они меня... И все-таки хожу я со своими мыслями над головами их: и даже если бы я захотел ходить по своим собственным ошибкам, все-таки был бы я над ними и головами их.

Фридрих Ницше

Отбиваться от нападок Льву Николаевичу приходилось и в самые благополучные его годы. В 1982 г. он пишет письмо главному редактору "Коммуниста" Р. И. Косолапову, начинавшееся трогательным обращением: "Глубокоуважаемый Ричард Иванович! Разрешите обратиться к Вам, хотя я и беспартийный..." Л.Н. просит помочь опубликовать ответ доктору исторических наук Аполлону Кузьмину - его "штатному критику". Дело в том, что незадолго до этого вышел роман-эссе В. Чивилихина "Память", где тот поругивал Л. Н-ча, а А. Кузмин написал рецензию, которая, по сути, была еще одним ударом по Л. Гумилеву, ударом более жестким [+40].

Конечно, в центре рецензии и в ответе на нее опять было злосчастное "иго", опять приводились доказательства Л. Н-ча: "ига не было". Находились научные и, так сказать, "бытовые" аргументы, иногда не без юмора. "Допустим, - писал Л.Н., - что Чингис и Батый не нравятся А. Кузьмину и В. Чивилихину, но ведь нет народа, который состоял бы только из милых и приятных людей. С другой стороны, может быть В. Чивилихин и А. Кузьмин тоже кому-то не нравятся. Так стоит ли всех русских или даже всех москвичей на этом основании считать плохими людьми? Но поскольку они не могут выразить воли всего русского народа или даже мнения русских историков, то это не важно, а то, что Чингис и Бату выражали волю монгольского народа, избравшего их на курултаях ханами, - общеизвестно".

События тех далеких веков некоторые критики Л. Н-ча пытались оценивать мерками XX века и даже описывать в современной терминологии. Л.Н. отвечал им: "Даже если чингисиды, и по Кузьмину и Чивилихину - "военно-паразитическая верхушка", - были только партией, то ее поддерживал весь народ. В условиях военной демократии - осуждать или хвалить надо всю систему, а не только некоторых ханов". Далее следовал совсем убийственный оборот - аппеляция к марксизму: "Да и стоит ли интересоваться характеристиками отдельных вождей, когда известно, что, согласно философии марксизма, войны в классовом и доклассовом обществе - неизбежны, как продукт непримиримых классовых или племенных противоречий".

Но все это, так сказать, лирика, а серьезные аргументы были прежними:

Насчет татаро-монгольской орды, страны с населением около 1/2 миллиона человек, которая завоевала Русь, Китай и Среднюю Азию с Ираном.

Монголы, воевавшие на трех фронтах: в Китае, в Иране, и с половцами в Поволжье, посылать большую армию на третьестепенный фронт просто не могли. "Странно, что А. Кузьмин, называющий себя патриотом, считает древнерусских людей за такую дрянь, что они позволили погубить себя столь слабому противнику", - ехидничал Л.Н.

Батый совершил по Руси глубокий рейд, чтобы зайти в тыл половцам. Поэтому он и не оставил гарнизонов на Руси, а договор о дани был заключен через 20 лет после похода Батыя Александром Невским.

Наконец, почему надо пугаться термина "симбиоз", ведь буквально это значит совместная жизнь. "С XIII по XV век татары жили на Нижней Волге, а границей Руси была Ока, т.е. между ними простиралось огромное малонаселенное пространство. Обе стороны подчинялись правительству в Сарае. Все татарские походы на Русь совершались при помощи русских князей для борьбы с их соперниками, а русские сражались в татарских войсках во время гражданской войны в Орде: Ногая убил русский ратник". Тут задумываешься: а так ли оригинален был Л.Н. или это просто наше общее незнание классиков исторической науки "работает" на его исключительность в оценках нашествия? Давайте посмотрим, что по этому же вопросу писал С. Ф. Платонов: "Да и как татарское влияние на русскую жизнь могло быть значительно, если татары жили вдалеке, не смешиваясь с русскими, являлись в Россию только для сбора дани или в виде войска, приводимого большей частью русскими князьями для их личной цели? Поэтому мы можем далее рассматривать внутреннюю жизнь русского общества в XIII в., не обращая внимание на факт татарского ига" [+41]. Нет сомнений, что Л.Н. читал Платонова. А читал ли Аполлон Кузьмин?

Конечно, Л.Н. в полемике и сам не ангел! В его ответах критикам были и перехлесты. Но он был недалек от истины, когда в цитируемом письме в "Коммунист" (оно не было напечатано) называл писания таких критиков травлей.

То, что было при жизни, еще можно назвать "приглашением к дискуссии", а как назвать тотальное охаивание после смерти, в котором поначалу солировал все тот же А. Кузьмин, а сейчас добавились и малоизвестные, но еще более горластые критики? В очередном опусе Аполлона Кузьмина, опубликованном в 1993 году, был красноречив уже подзаголовок "Лжепатриоты" [*6] топчут историческую Русь" [+42].

Красоты стиля в тексте не отличались новизной: "палачи народа" (естественно, о татаро-монголах), "евразийская утопия", "публицистическая фантастика", "оба публициста" (Л.Н. и В. Кожинов), "про хазар мемуар", "паразиты-евреи погубили добрейших хазар" (это приписывается Л. Гумилеву); "Евразийство" (только в кавычках) предполагает безразмерный Черемушкинский рынок, где Азия продает, а Европа покупает втридорога свою собственную продукцию", "лица смешанного происхождения" "хазарские набеги на историю" и т. п. [+43].

Аполлону Кузьмину не чужд был и жанр доноса. В цитируемой статье он называет достойнейшего человека - профессора М. И. Артамонова - функционером уже за то, что тот был директором Эрмитажа в пору борьбы с космополитами (1951-1954), а потом... заведующим кафедрой археологии ЛГУ [+44]. В другом опусе он пишет, что школа "евразийства" (опять же в кавычках) возникла "из части белоэмигрантов" [+45]. Патриот А. Кузьмин издевательски пишет даже о Сергии Радонежском: "Великороссы, заразившись пассионарностью от святого старца..." [+46] Он противопоставляет патриотов Древней Руси и "разумных обывателей", стоявших за союз с Западом.

В критике Л.Н. выделялись два толстых журнала очень разного толка, с большой регулярностью поносящие Л. Гумилева - "Молодая гвардия" и "Звезда". Последняя даже отметила премией опус солидного и высококвалифицированного историка Я. С. Лурье "Древняя Русь в сочинениях Л. Гумилева" [+47]. Здесь какая-то мистика: журнал, пострадавший в далекое время за А.А., теперь мстит ее покойному сыну.

У Я. С. Лурье ругательное слово, да и главное обвинение против Л.Н. - "публицистика". Все, что ему не нравится есть публицистика! Вот, к примеру, Г. Вернадский когда-то опубликовал статью "Три подвига Александра Невского", но профессору Я. С. Лурье, она не нравится, а поэтому наклеивается привычный ярлык: она "носит публицистический характер" [+48]. Правда, Александр Невский ему тоже не нравится, хотя он и не публицист... "Спасла ли проводимая им политика уступок Северную Русь от полного разорения татарами?" - сочувственно цитирует Лурье Джона Феннела. Л.Н. же, по его мнению, "проявляет... свободу от исторических источников", дает "красочные известия" и "загадочны его рассказы". Вот эти "внеисточниковые" рассказы и служат, якобы, основанием для его теории этногенеза [+49].

Здесь придется снова обратиться к принципам работы Л.Н. Во-первых, "доказанным положением" для него является не то, которое имеет сноску на аутентичный источник, а то, которое не противоречит строго установленным фактам и логике, как бы парадоксален не был вывод [+50]. Для Я. С. Лурье это не так. Во-вторых, когда все это невозможно, на первый план исследования выступает гипотеза. Л.Н. особо уважал великого русского филолога и историка академика А. А. Шахматова, который активно использовал этот метод. Не избегал гипотез и Г. Е. Грумм-Гржимайло.

В-третьих, для Л.Н. главным были люди, персонажи истории, их характеры, объяснение их поступков. "Со многими ханами и полководцами,- писал Гумилев,- я смог познакомиться, как будто они не истлели в огне погребальных костров 1300 лет назад"[+51]. Итак, люди, а не просто рукописи и их сличение; точнее - люди "через рукописи", объяснение их помыслов и поступков, что не всегда реально основывать на рукописных свидетельствах.

Вот, к примеру, пишет Л.Н., что Василий - сын Александра Невского, возглавивший восстание в Новгороде, был "дурак" и "пьяница", но ведь ни в Новгородской, ни в Лаврентьевской летописи не говорится об его склонности к алкоголизму. Я. С. Лурье возмущается: "Нет в рукописях..." [+52] Но как быть, если солидные источники дают противоположные оценки, как это было в случае с Джамухой - андой Чингис-хана?

У Л.Н. было куда более разносторонней "расшифровки" и сопоставления источников в работе над "Степной трилогией". Для него факты, не так-то легко (и беспроверочно) устанавливались. Немного перегибая, он и сам говорил о широте кругозора, опыта, видения: "А историки у нас за последние сто лет специализировались исключительно только на одних узких темах. Говорит один: "Я занимаюсь Люксембургским герцогством, и ничем больше. Остальное меня не интересует" [+53].

Противоречил ли метод Л.Н. традициям русской исторической науки? Думается, нет. И вот почему. Вспомним эпизод у реки Орхон, загадочную фразу того же Джаму-хи, сказанную им Темучину, будущему Чингис-хану [+54]. Где и кто сможет точно интерпретировать ее смысл?

Да и вообще определить "а был ли мальчик?" Даже, Я. С. Лурье, вероятно, спасовал бы.

Академик В. В. Бартольд как-то говорил в лекции: "На наш взгляд, смысл пророчества, приписываемого Чамухе, ясен" [+55]. Заметим, "на наш взгляд"! Почему же Льву Гумилеву не позволено иногда думать и делать так же? Или - что позволено Юпитеру, не позволено быку?

Дело в том, что В. В. Бартольд тоже был не за сухое, протоколированное по каждому слову изложение. В одной из статей П. Савицкий отмечал, что "В.В. умел писать увлекательно" [+56]. Вот и Л.Н. хотел того же; но классика за это хвалили, а Л.Н. секли. Впрочем, не все. Строгий автор предисловия к "Этногенезу" профессор Р. Итс писал: "Удивительно! Читаешь текст и не хочется перепроверять факты, хочется верить, верить автору безусловно" [+57]. Российским историкам и этнографам стоило бы ценить Л. Гумилева хотя бы за то, что он вывел их науку из элитного захолустья малотиражных и сухих статей к самому широкому читателю и сделал это в трудную эпоху "выживания".

Примечания

[+1] М. Латманизов. Разговоры с Ахматовой. "Родная литература", 1989, N 3, с. 85.

[+2] "Знамя", 1988, N 1.

[+3] Л. Гумилев. Тысячелетие вокруг Каспия. Баку, 1991, с. 48.

[+4] Ю. В. Бромлей. Человек в этнической (национальной) системе. "Вопросы философии", 1988, N 7.

[+5] Предисловие к книге: Л. Гумилев. Этногенез и биосфера Земли. М., 1990, с. 4.

[+6] Там же, с. 8, 12.

[+7] Цит. по: А. Жолковский. Анна Ахматова - пятьдесят лет спустя. "Звезда", 1996, N 9, с. 217.

[+8] Там же, с. 212.

[+9] "Звезда", 1989, N6, с. 133.

[+10] Там же, с. 132.

[+11] П.Лукницкий. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 2, 1926-1927. Имка-пресс - Русский путь, Париж, 1997, с. 187, 106.

[+12] Там же, с. 132.

[+13] Цит. по: Б. Носик. Анна и Амадео. М., Радуга, 1997, с. 173.

[+14] В. С. Срезневская. Воспоминания. "Искусство Ленинграда", N 2, 1989, с. 57.

[+15] П. Лукницкий. Цит. соч., с. 192.

[+16] Там же, с. 337.

[+17] Цит. по Б. Носик. Анна и Амадео. М., Радуга, 1997, с. 185. Кстати, в "Записных книжках" А. Модильяни поминается куда чаще, чем Л.Н.

[+18] "Звезда", 1989, N 6, с. 97.

[+19] Там же.

[+20] А. Жолковский. Анна Ахматова. Пятьдесят лет спустя. "Звезда", 1996 N 9, с. 216, 217-219.

[+21] Там же, с. 211.

[+22] М. Будыко. Рассказы Ахматовой. "Звезда", 1989, N 6, с. 85.

[+23] Н. Роскина. Как будто прощалась снова... "Звезда", 1989, N б, с. 10.

[+24] Борис Анреп. О черном кольце. "Звезда", 1989, N6, с. 61.

[+25] Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966), Москва-Турин, 1996, с. 230.

[+26] Там же, с. 264.

[+27] Там же, с. 697.

[+28] "Литературная газета", 4 января 1989 г.

[+29] "Аврора", 1991, N11, с. 12.

[+30] Э. Герштейн. Книга жизни. Предисловие к "Записным книжкам Анны Ахматовой (1958-1966)", Москва-Турин, 1996, с. XIII.

[+31] "Общая газета", 19-25 марта 1998 г.

[+32] Э. Герштейн. Книга жизни. Предисловие к "Записным книжкам Анны Ахматовой (1958-1966)", Москва-Турин, 1996, с. XIII.

[+33] Э. Герштейн. Книга жизни. Предисловие к "Записным книжкам Анны Ахматовой (1958-1966 гг.)". Москва-Турин, 1996. с. XII.

[+34] Там же, с. 667.

[+35] "Звезда", 1989, N 6, с. 151.

[+36] Там же, с. 132.

[+37] Э. Герштейн. Книга жизни. Предисловие к "Записным книжкам Анны Ахматовой. 1958 - 1996". Москва - Торино, 1996, с. XIII.

[+38] Л. Гумилев. Черная легенда, М., 1994, с. 273.

[+39] Л. Н. Гумилев. Вино и виноградники. "Природа", 1977, N 6, с. 147-149.

[+40] "Молодая гвардия", 1982, N 1.

[+41] С. Ф. Платонов. Лекции по русской истории. СПб., 1904, с. 92- 93.

[+42] А. Кузьмин. Хазарские страдания. "Молодая гвардия", N 5-6, 1993.

[+43] Там же, с. 231-252.

[+44] Там же, с. 234.

[+45] А. Кузьмин. Священные камни памяти. "Молодая гвардия", 1982, N 1, с. 256.

[+46] Там же, с. 261.

[+47] "Звезда", N 10, 1995.

[+48] Я. С. Лурье. Из книги "История России в летописаниях и восприятии нового времени". "Звезда", 1990 N 10, с. 234.

[+49] Там же, с. 235, 237.

[+50] Л. Гумилев. В поисках вымышленного царства. М., Наука, 1979, с. 348.

[+51] Письмо Л. Гумилева П. Савицкому 19 апреля 1961 г.

[+52] "Звезда", N10, 1990, с. 235.

[+53] "Юность", 1990, N 2, с. 5.

[+54] См. главу 10.4.

[+55] В. Бартольд. Образование империи Чингис-хаиа. "Записки Восточного отделения Императорского Русского археологического общества". Том десятый. 1896, СПб., 1897, с. 111.

[+56] П. Савицкий. Континент Евразия. М., 1997, с. 429.

[+57] Предисловие к книге: Л. Гумилев. "Этногенез и биосфера Земли". Л., 1990, с. 8.

Комментарии

[*1] Это был В. Гольцов - один из редакторов аджубеевских "Известий".

[*2] "Этногенез и социальная география городов России"

[*3] Вот некоторые стихи А.А., в которых возникала "Левина тема":

Вот и доспорился яростный спорщик
До енисейских равнин
Вам он - бродяга, шуан, заговорщик
Мне - он единственный сын.

А вот менее известное 30-х годов:

Семь тысяч три километра
Не услышишь как мать зовет
В грозном вое полярного ветра
В тесноте обступивших невзгод.

[*4] Я уже ссылался на ее воспоминания "Новое о Мандельштаме" (Париж, 1986) в связи с разграблением архивов, а в 1998 г. в журнале "Знамя" вышли се новые записки "Надежда Мандельштам" (N 2, 1998).

[*5] Думается, что выпадение А. Сахарова из "обоймы" не случайно - ведь в памяти многих осталась его фотография перед гостиницей "Москва". На плакате, который он держит в руках лозунг "Вся власть Советам!" Кому это сейчас нужно?

[*6] Во множественном числе, т. к, критиковался за "гумилевщину" и В. Кожинов.

[ << ] [ Начала Этногенеза ] [ Оглавление ] [ >> ]