Упадок систематики (I. Система, эволюция, мультимодация)

С. Б. Кузин

Опубликовано// Журнал ╚Природа╩, 1992, ╧ 5, С. 80≈88.

Накопление научных фактов может дать два противоположных результата. С одной стороны, оно помогает решению вопроса, которое в начальном периоде исследования затруднялось или было просто невозможно вследствие недостатка конкретного материала. Но, с другой стороны, при обилии фактов технически затрудняется их систематизация. Кроме того, сама эта систематизация требует в этом случае более изощренного и тонкого анализа, чем это было необходимо для приведения в порядок небольшого фактического материала. А плохо систематизированные факты не только не облегчают решение научной проблемы, но и затрудняют его. Первоначально простое представляется более сложным не только и не столько потому, что в изучаемом явлении открываются новые, неизвестные ранее стороны, но главным образом в силу того, что его пытаются рассматривать одновременно в разных аспектах. При этом смешение сбивает исследователя с пути к поставленной цели и даже может сделать ее просто невидимой. Тогда вместо утраченной первоначальной цели, простой и реальной, появляются, и не в единственном числе, цели-фантомы. Возникают мнимые проблемы, выдвигаемые не самой природой, ставящей перед наукой ее законные задачи, а зарождающиеся самопроизвольно из искусственно созданного хаоса.

...Пример биологической дисциплины, в которой на протяжении последнего столетия накопилось огромное количество фактов и одновременно образовался страшный хаос представлений, хаос такой, что в нем потерялась истинная цель этой дисциплины, √ представляет систематика.

...Систематика исследует закономерности многообразия строения организмов. Это определяет ее как дисциплину морфологическую. Нередко высказывается мнение, что построение системы организмов по одним только признакам их строения незакономерно, что эти признаки использовались до сих пор для этой цели исключительно или почти исключительно лишь потому, что они наиболее наглядны, но что полное представление о системе организмов может 6ыть получено лишь при учете всех остальных их признаков: физиологических, экологических, этологических, генетических, особенностей географического распространения и т. п. Естественная система в таком случае представляется как некий свод всех знаний о живом мире. Но тогда исчезает различие между систематикой и биологией как всеобщей наукой о жизни. И нетрудно показать, что система организмов единственно только и может строиться по признакам морфологическим, тогда как все остальные признаки используются систематиками лишь в качестве дополнительных характеристик, часто ценных, но не всегда обязательных. Можно строить классификационные схемы по признакам любой категории. Но эти схемы, кроме построенных по признакам морфологическим, будут далеки от естественной системы, так как их подразделения не могут считаться естественными множествами, т. е. такими группировками, в которых каждый из компонентов имеет больше сходства с любым другим компонентом той же группировки, чем с любым компонентом каждой из остальных.

Однако многообразие живых форм изучается не только систематикой, но и сравнительной морфологией. Между тем эти две дисциплины не тождественны. Практически различие между ними улавливается легко, но сформулировать его точно труднее. Оно заключается в том, что, изучая многообразие форм сравнительным методом, морфолог выявляет план строения организмов данной группы, который, как и всякий общий план, познается путем сопоставления отдельных образцов рассматриваемой категории предметов. В центре внимания морфолога находится форма. Многообразие же ее проявлений дает ему возможность понять ее, т. е. как бы играет роль инструмента. Наоборот, систематика интересует именно многообразие само по себе, его закономерности. Из каких форм оно составлено, ему, в принципе, безразлично. Существенно для него, как эти формы, какие бы они ни были, группируются и что представляют собой их группировки. Анализ конкретных систем различных групп показывает, что в этой области наблюдаются определенные закономерности. Изучение их составляет предмет систематики как науки. Практическая ее задача, как уже сказано,√ построение естественной системы организмов.

Если для решения этой задачи после Линнея было сделано весьма многое, то положительный эффект разработки теоретических положений систематики крайне невелик. Но это не значит, что над общими вопросами систематики зоологи и ботаники не размышляли и на соответствующие темы не высказывались. Статей и даже книг по этим вопросам написано очень много. Но критическое рассмотрение достижений в этой области приводит к прямо-таки ошеломляющему выводу.

В 1898 г. Гейнке [+1] в следующих словах определил практическую задачу систематики: ╚Задача систематики состоит не только в том, чтобы расположить бесконечное множество органических форм по некоторому логическому принципу, но чтобы расположить их так, как они расположены в природе╩. В этом определении со всей ясностью сформулировано положение, что всем устанавливаемым систематиками подразделениям животного и растительного мира отвечают (или, правильнее, должны отвечать объективно) существующие подразделения изучаемого ими многообразия. Другими словами √ что эти подразделения ни в какой мере не произвольны.

Таким образом, к началу текущего столетия теоретическая систематика располагала некоторыми общими положениями, на основе которых она могла развиваться дальше. Эти положения следующие.

1. Естественная система представляет собой иерархию форм.

2. Ступеням этой иерархии √ от высшей до низшей √ соответствуют объективно существующие в природе группировки форм.

3. Вид √ не конкретный предмет, хотя и собирательный, а такое же отвлеченное понятие, как и вышестоящие таксономические единицы, что, однако, не противоречит их реальности.

Систематики прошлого столетия, как, впрочем, и морфологи, прошли мимо понятия типа, выдвинутого Гете в его морфологических работах. Оно, как увидим далее, чрезвычайно важно для понимания сущности таксономических групп. Впрочем, в систематике это понятие имеет несколько иное значение, чем в морфологии в более узком ее понимании.

Итак, к началу нашего столетия систематика располагала некоторым твердым теоретическим базисом, на котором, казалось бы, и должно было происходить ее дальнейшее развитие. Существенным пробелом оставалось отсутствие удовлетворительного определения основной таксономической категории √ вида. Несомненно, что после решения этого вопроса перед систематикой встали бы и другие, возможно, не менее сложные. Да и теперь можно наметить важные разделы теории систем, совсем или почти совсем не разработанные. Однако, сравнивая современный уровень теоретической систематики с тем, на которое оно находилась две трети столетия назад, мы не отмечаем в ней почти никакого прогресса. (...) Во всех наиболее известных и крупных сочинениях по общим вопросам систематики, появившихся за последние 50 с лишним лет, можно заметить, что авторы их попросту игнорируют хотя и скромные, но достаточно твердые достижения, какие имелись в этой области уже к началу века. А это уже не что иное, как самый настоящий регресс.

(...) Но только ли систематика переживает сейчас период упадка? Ведь систематика √ дисциплина морфологическая. Может ли обстоять дело так, что зачахла только одна ветвь морфологии, тогда как основной ее ствол продолжает процветать и развиваться? Думаю, что нет. Болезнь систематики √ лишь проявление общего упадка морфологии.

Анализ и синтез имеют одинаково важное значение в математике. Между тем, как мне говорили, способности к тому или другому бывают обычно резко разделены между отдельными математиками и лишь в виде редких исключений достаются в более или менее одинаковой степени одному лицу. Речь, очевидно, идет о двух принципиально различных категориях умов. Не так же ли разделяются биологи на морфологов и физиологов? По моим наблюдениям, это именно так. Конечно, строение органа или всего организма не может совсем не интересовать физиолога, так как 6ез этого нельзя понять механизм его функционирования. Точно так же и морфолог не может изучать те или иные структуры, не ставя перед собой вопрос о их функциональном значении. Но интерес первого к форме кончается с того момента, как она объяснена функционально, и наоборот √ интерес морфолога к функции не идет дальше выяснения ее в самых общих чертах.

Вопросы физиологии, в той мере, в какой это вообще мыслимо для естественнонаучной дисциплины, могут решаться без выхода за границы формального познания. Конечным результатом физиологического исследования всегда будут некоторые количественные соотношения, формулы, графики. В морфологии преобладающее значение имеет качественная сторона изучаемых явлений, сущность которых не раскрывается формальными оценками.

Формальное познание √ функция интеллекта, того, что Паскаль назвал esprit de géomètrie. Ему он противопоставлял esprit de finesse. Различия между тем и другим очень важно для понимания сущности не только морфологии, но и биологии вообще. Паскаль обрисовывает это различие достаточно ясно, Но оно, при всей его понятности, трудно поддается вполне точной словесной формулировке. Поэтому Паскаль вынужден пользоваться языком в значительной мере образным. А так как терминология его, кроме того, еще достаточно старинная и далекая от употребления в привычных для нас современных научных сочинениях, то я не смог найти соответствующих выражений для перевода на русский язык описываемого им различия...

Esprit de géomètrie я называю формальным мышлением и нахожу, что это более правильно, чем вслед за Бергсоном называть его интеллектом, так как лежащий в корне этого слова глагол intelligere и производное от него intelligentia приложимы также и к интуитивному пониманию сущности явлений, их глубокого смысла. А именно этого и не достигает формальное мышление, или паскалевский esprit de géomètrie. И эту способность отрицает Бергсон за интеллектом. Но вполне удачный термин для обозначения по-русски esprit de finesse подобрать трудно. Быть может, его следует перевести как наглядное, или зрительное познание. Паскаль считает особенностью esprit de finesse способность хорошо видеть. Он имеет в виду именно то видение, а котором позднее говорил Гете, объясняя, почему К. Вольф не сделал окончательных выводов из добытых им фактов.

Как отмечает Паскаль, при наглядном познании явление воспринимается без раздробления его на части, а сразу, как нечто единое. При формальном же явление воспринимается между этими частями. Но если данное явление хоть сколько-нибудь сложно, то оно таким способом не постигается, так как сумма частей никогда не бывает равна целому.

Бергсон противопоставляет интеллекту (формальному познанию) инстинкт, характеризуя его как абсолютное знание, не добытое из опыта. Признавая такое понимание инстинкта, я все же думаю, что он не представляет единственную альтернативу формального познания (интеллекта). Между ними лежит наглядное познание, соответствующее esprit de finesse Паскаля. Нечто в этом роде, впрочем, имел в виду и Бергсон, говоря о... пограничной области между интеллектом и инстинктом. Но я полагаю, что эта область... достаточно широка. В ней целиком лежит все, что относится к восприятию искусства, к области морали и веры. Жизнь в целом также постигается с помощью наглядного познания. Но в биологии, как во всякой науке (за единственным исключением математики), находят применение и формальное познание, и наглядное... Что же касается биологии, то целые области ее лежат в сфере познания наглядного.

Бергсон показал непригодность интеллекта (формального познания) для постижения жизни. Однако в биологии есть разделы, в которых это познание вполне применимо. Это прежде всего √ физиология, которая, как я уже сказал, оперирует преимущественно количественными характеристиками жизненных процессов внутри организма. Также количественные характеристики, но в применении к взаимоотношениям между организмами, имеют почти исключительное значение в экологии. Но они лишены самостоятельного интереса в изучении поведения животных, и совсем невелика их роль в исследованиях морфологических.

Когда определяют свойства живого, то обычно перечисляют различные функции организма: обмен, раздражимость, размножение, наследственную передачу признаков и т. п. Но в этот перечень никогда не входит форма живых существ и их органов. Между тем именно в ней жизнь проявляется особенно специфично.

Ни одно природное тело не имеет ничего общего ни с каким организмом, прежде всего по форме. Любая из физиологических особенностей живых существ в отдельности (но никогда не в совокупности с остальными) в том или другом виде наблюдается и в неорганическом мире. Но никогда не их форма. Современные машины, особенно электронные, способны выполнять функции, считавшиеся прежде свойственными только живым существам. Но в чем машины наименее сходны с ними √ это в форме. Все решительно физиологические функции довольно однообразны. Физиологические механизмы совершенно тождественны у близких видов и в принципе мало различаются даже у представителей самых отдаленных групп. Схем их существует лишь ограниченное количество, и они используются наподобие типовых деталей в современном строительстве. Напротив, разнообразие живых организмов прямо-таки беспредельно. Если природа в отношении функциональных схем проявляет большую экономию, то в том, что касается формы живых существ и их органов, она безудержно расточительна и в этом уподобляется художнику, ни одно произведение которого не повторяет другое. Форма √ наиболее специфичное и самое богатое проявление жизни. Но именно поэтому в ее изучении наименьшая роль принадлежит формальному познанию.

Формальное познание, с помощью которого в прошлом столетии был осуществлен огромный прогресс в естествознании и достигнуты гигантские успехи в физике, химии, некоторых отраслях биологии и особенно в технике наших дней, оттеснило на задний план познание наглядное. Вера во всемогущество интеллекта ослепила не только обывателей, но и ученых. Из них биологи оказались не на последнем месте. Даже скорее наоборот √ на их счету оказалось такое ослепительное достижение формального познания, как механическое объяснение эволюции, предложенное Дарвином. Уже одно оно отвратило внимание биологов от подлинных и серьезных вопросов морфологии, над которыми размышляли Гете и Кювье. Вслед за Геккелем морфологи устремились на решение чисто исторических задач. Органическая форма сама по себе перестала их занимать. Главной целью их исследований стал ее генезис. При этом преимущество генетического аспекте перед онтологическим не только молчаливо принималось, но даже провозглашалось. И в этом было начало упадка морфологии...

Таким образом, морфология, имеющая своим предметом самую специфическую особенность живого √ форму организмов, переживает упадок. И было бы странно, если бы это не отразилось на отдельных морфологических дисциплинах.

Упадок той или иной области науки характеризуется не прекращением поступления новых фактических данных. Мы не можем жаловаться на недостаток работ, описывающих строение организмов... Также нисколько не уменьшился поток работ, содержащих описания новых форм животных, растений и бактерий. Упадок заключается в отсутствии новых идей, нового теоретического освещения фактов. И это уже с давних пор наблюдается во всей морфологии и в систематике в частности. Было бы еще сносно, если бы систематика, не обогащаясь новыми идеями, сохраняла уровень, которого она достигла когда-то. Но она двинулась назад... В утрате представления об объективности естественной системы и о реальности всех ступеней ее иерархии и заключается регресс систематики как науки. Современные ее представители не понимают того, что было ясно Гейнке.

...Сослагательное наклонение всегда рискованно. Никогда нельзя сказать, что было бы, если было бы. Поэтому трудно решить, выиграла ли биология от того, что Дарвин не только доказал эволюцию, но, кроме того, предложил принцип, объясняющий ее ход и механизм, или проиграла. Принцип этот √ теория естественного отбора... Быть может, именно выдвижение теории, ╚объясняющей╩ эволюцию, и сыграло решающую роль во всеобщем принятии самой эволюционной идеи, кстати, и не принадлежащей Дарвину, а в разных формах высказывавшейся несколькими его предшественниками. Если это так, то, при всем огромном значении этой идеи, ее внедрение было оплачено очень дорогой ценой.

Видообразование со времени Дарвина твердо считается первым этапом эволюции. Это первый постулат эволюционных построений Дарвина. Характерно, что свое основное сочинение, предмет которого, собственно, составляет эволюция органического мира, он назвал ╚Происхождение видов╩. Это заглавие implicite заключает мысль, что эволюционный процесс осуществляется путем возникновения новых видов. Последующая дивергенция их и возникновение единиц более высокого порядка считается следствием этой первичной дивергенции. Между тем, если даже увеличение многообразия органического мира идет действительно таким образом, то к нему одному нельзя сводить эволюцию. Даже более того: мультимодация (увеличение многообразия форм) и эволюция √ явления совершенно различные [+2].

Эволюция представляет собой поступательное движение всей жизни через общее совершенствование организации конкретных живых форм. Мультимодация заключается в увеличении многообразия этих форм. Процессы эти идут обычно параллельно. Но они различны по самой своей природе. Эволюция всегда направленна. Зная определенный отрезок эволюционного пути какой-либо группы или эволюционного развития некоторой структуры, мы можем умозрительно продлить этот отрезок в обе стороны, т. е. более или менее достоверно, хотя и схематично, обрисовать как исходную форму, так и ту, которая должна появиться в результате дальнейшего развития. Напротив, мультимодация идет в самых разнообразных направлениях. Конечный результат этого процесса сводится к исходному пункту только в той мере, в какой в каждой группе сохраняется свойственный ей план строения. Но исходя из этого плана, нет никакой возможности теоретически вывести уже осуществленное в природе многообразие, а с другой стороны, на его основе могло бы реализоваться еще бесконечное множества форм, каких в природе нет, но которые могли бы существовать. Практически мультимодация и эволюция связаны между собой, поскольку оба эти процесса совершаются во времени и во многих случаях происходят одновременно. В эволюции элемент мультимодации всегда имеется налицо, потому что в результате всякого эволюционного изменения возникает новая форма. Но даже очень бурная мультимодация не непременно предполагает одновременную эволюцию. Даже, пожалуй, можно считать, что случаи более или менее полного совпадения этих процессов составляют исключение.

Система хордовых представляет в зоологии едва ли не единственный пример линейного расположения ее подразделений в ряду от ланцетника до млекопитающих (и птиц). Эти подразделения одновременно соответствуют и общим этапам развития группы. В подобный ряд не укладываются классы ни простейших, ни кишечнополостных, ни членистоногих, ни одного другого типа животных. Быть может, в менее мне знакомых крупных классах и наблюдается более или менее линейное расположение их отрядов, но во всяком случае отряды насекомых сколько-нибудь прямого ряда не образуют. Поэтому, говоря об эволюции, мы чаще имеем в виду не ряды групп организмов, а ряды филогенетического развития органов, систем органов или вообще каких-либо структур. И насколько спорны бывают первые, настолько по большей части убедительны вторые. Совершенно неоспоримо для всех групп членистоногих уменьшение в ходе филогенеза числа первоначально однородных сегментов их тела и конечностей, их морфологическая и функциональная дифференциация. Можно считать не гипотезой, а фактом происхождение зубов позвоночных из плакоидных чешуй, происхождение их слухового аппарата из органов боковой линии и частей висцерального скелета, происхождение ротовых частей насекомых из конечностей переднего отдела тела, мозга позвоночных, членистоногих и моллюсков √ из парных передних узлов метамерной нервной цепочки. Каждый из этих процессов протекал только в одном направлении. Некоторые из них шли сходно в весьма отдаленных группах, и, несомненно, параллельно в разных подразделениях одной группы. Все они служат примерами эволюции органов или их систем, на которой и основана эволюция групп животных, составляющая, в свою очередь, основу общей их эволюции. Одновременно на фоне последней развертывалась мультимодация, в результате которой (а не эволюции в собственном смысле!) и возникло все многообразие форм и групп животных, объединяемое в их естественную систему. И именно мультимодации, а не эволюции свойствен дивергентный характер. Эволюция не дивергентна, а прямолинейна, направленна.

Различие между эволюцией и мультимодацией лучше уясняется с помощью некоторых аналогий, которые мне, впрочем, кажутся имеющими больший, чем только образный, смысл. Эволюция имеет много общего с техническим прогрессом. Прежде всего их роднит поступательное движение в одном определенном направлении. Создаваемые человеком орудия и машины с прогрессом техники быстрее, совершеннее и более экономно выполняют требуемую от них работу, причем на их изготовление затрачивается относительно меньше материала. Совершенствование их технических (функциональных) свойств находит необходимое отражение и в их форме. Все это вполне приложимо и к эволюции организмов. Локомоторная функция, например, особенно характерна для животных. Самая примитивная ее форма √ протоплазматическое движение, наблюдаемое у амеб. Оно сменяется движением ресничным, которое, в свою очередь, заменяется мышечным. Параллельно этому совершенствованию функции передвижения необходимо изменяется и строение организмов, их форма. Например, технически необходимый атрибут мышечного движения составляет прочный скелет, получающий с появлением мышц несравненно большее развитие, чем он имел до того. Увеличение скорости движения требует лучшего преодоления сопротивления среды, т, е. совершенствования гидро- или аэродинамических свойств формы тела. Подобным же образом на протяжении эволюции совершенствуются и другие функции организмов и параллельно изменяются выполняющие их аппараты. Применение на транспорте двигателей внутреннего сгорания сыграло в его развитии роль, вполне сравнимую в эволюции животных с переходом от ресничного движения к мышечному. Появились новые виды самоходных экипажей √ автомобили и тракторы, стал возможным полет на аппаратах тяжелее воздуха...

Как я уже говорил, эволюция даже в самом чистом виде всегда содержит элементы мультимодации. Кроме общего совершенствования организации, идущего прямолинейно, в эволюции наблюдается и некоторое движение вширь. Оно связано с освоением новых для развивающейся группы сред обитания. Так, при общем плане строения позвоночных среди них специфично различаются группы, приспособленные к обитанию я воде, не суше и к воздушному полету. Возникновений таких групп относится скорее к мультимодации, чем к эволюции. Но эта мультимодация экологическая или физиологическая. Она обусловлена требованиями среды обитания или изменением жизненных функций животных и без труда становится в связь, с тем или другим. Аналогией такой мультимодации может служить дифференциация автомобилей по их служебному назначению: легковые, грузовые, автобусы, самого разнообразного назначения технические автомобили. Но машины любой из этих категорий в каждую данную эпоху отражают а своей конструкции один и тот же свойственный этой эпохе технический уровень. И по этому уровню современный грузовик ближе к современной же легковой машине, чем к грузовику хотя бы сороковых или даже пятидесятых годов..

Наконец, и в органическом эволюции, и в технике непрерывно идет процесс мультимодации, не связанный прямо ни с повышением общего уровня организации (соответственно, с прогрессом основной технической идеи), ни с освоением новых жизненных условий (соответственно, с технической дифференциацией). В технике этот процесс более всего связан с общими эстетическими канонами эпохи. Если оставить в стороне технический уровень левенгуковского микроскопа, то от современного его сильнее всего отличает принадлежность к эпохе барокко. Обилие украшение, не играющих никакой роли при пользовании микроскопом для разглядывания мелких объектов, а главное √ стиль, этих украшений и все оформление прибора не оставляют никаких сомнений при отнесении его к этой эпохе. Не менее явственно отразились не внешности микроскопов стили belle époque и модерн. И это на лабораторных инструментах. Еще ярче сказывалась каждой эпоха на предметах, имеющих более широкое использование в быту. В самое последнее время в дополнение к общему духу и стилю эпохи присоединилась еще мода. Она существовала всегда, но ее влияние еще в недавнее время не было столь сильным и всеобъемлющим, как теперь. Если стиль эпохи царит сколько-нибудь продолжительно, то моды совершенно эфемерны. Но и они успевают так или иначе отразиться на внешнем оформлении изделий человека. Стиль эпохи и мода сказываются, в частности, на автомобилях. Вместе с технической дифференциацией они создают чрезвычайное разнообразие, внешнего облика машин разных марок и разных годов выпуска. Но сквозь всю эту пестроту, независимо от нее и как бы над ней, идет все тот же единый и прямо направленный процесс технического прогресса средств передвижения, начавшийся с изобретения колеса и от использования мышечной силы перешедший к пользованию двигателями паровым, внутреннего сгорания, реактивными, электрическими.

И совершенно аналогично, независимо от мультимодации и как бы сквозь нее, идет эволюция организмов. Неоптерный тип жилкования крыльев насекомых появился независимо в разных их отрядах на определенном этапе эволюции каждого из них. Сокращение числа метамеров, образование тагм, и их дальнейшая дифференцировка происходили в разных классах членистоногих и даже в пределах одного класса в различных его отрядах также независимо. Эволюция паразитов, относящихся даже к разным типам животного царства, идет сходными путями.

В развитии жизни эволюция собственно и мультимодация столь же различны, как их аналоги в технике. Эти два процесса нельзя смешивать. Как в каждой отрасли техники, так и в эволюции каждой группы или системы органов основания линия развития только одна, и она направлена в одну сторону. Эколого-физиологическая дифференциация, как и техническая, уже более разнообразна, но все же направления той и другой относительно немногочисленны. Но мультимодация, не связанная ни с прогрессом, ни с этой дифференциацией, там и здесь практически безгранична. И если ход органической эволюции легко уподобляется техническому прогрессу, то увеличение многообразия живых форм имеет аналогию только в области искусства.

Это должно быть особенно понятно систематикам. Тому, кто имел дело с большим и специфически упорядоченным многообразием живых форм, не может не броситься в глаза, что каждая из достаточно естественных групп изучаемых им организмов имеет свой особый облик. Этот облик не поддается словесному описанию. Ведь единственный способ объективной характеристики группы заключается в перечислении ее диагностических признаков, т. е. признаков, характерно отличающих ее от соседних групп. А таких признаков бывает очень мало. И чем выше рангом данная группа, тем более скуден набор ее диагностический признаков. В то же время именно с повышением ранга группы становится все более определенным ее характерный облик. Например, различие между родами Pletusma Amara и Harpalus улавливается без помощи определителя, а по одному общему облику, только колеоптерологом, притом сколько-нибудь знакомым с семейством жужелиц. Это семейство отличит таким же способом от других семейств жесткокрылых уже каждый энтомолог. А жука от бабочки, мухи или кузнечика способен отличить всякий человек, для которого все насекомые не определяются общим понятием козявки.

Этот ╚общий облик╩ есть не что иное, как тип группы. Я сейчас не буду более подробно входить в сущность этого важнейшего понятия морфологии, так как обсуждение его увело бы далеко в сторону от прямой темы этого сочинения. Скажу только, что тип группы √ понятие синтетическое, т. е. что в него входят все признаки всех представителей группы, и этим он кардинально отличается от схемы, которая, напротив, составляется путем устранения всех индивидуальных признаков отдельных представителей группы к оставления только общих им всем. Такую схему можно построить, пользуясь методами формального познания, и она поддается наглядной демонстрации, так как может быть изображена в виде плоской или пространственной (трехмерной) модели. В отличие от схемы тип группы познается только наглядно, и, познанный таким образом, он составляет достояние только того, кто непосредственно сам изучает группу, рассматривает ее представителей своими глазами. Теоретически тип мог бы быть демонстрирован, т, е. представлен в виде модели, но не плоской и даже не трехмерной, е только многомерной, поскольку образ типа складывается из многих признаков. Таким образом, практически тип группы не поддается демонстрации.

Понятие типа группы в систематике очень сходно с тем, что в искусстве определяется как стиль художника. При всем разнообразии сюжетов и приемов, используемых отдельным автором, во всех его произведениях остается нечто, что их объединяет, и чем они во всей совокупности наиболее существенно отличаются or произведений другого любого автора. Это нечто √ стиль √ определяется только наглядно (в широком смысле, так как не все виды искусства воспринимаются зрительно; было бы правильнее сказать ╚путем непосредственного восприятия╩). Никакими словами нельзя демонстрировать различие между музыкой Баха и Шопена, между живописью Рембрандта и Веласкеса, между стихами Пушкина и Тютчева. Но различия, эти реальны и глубоки, и они познаются как нечто безусловное каждым, кто умеет слушать музыку, смотреть картины и читать стихи.

Таким образом, в основе органической мультимодации лежит тот же принцип, что и в художественном творчестве. И если органическая эволюция и технический прогресс идут по немногим и строго определенным направлениям, то мультимодация и творчество художника бесконечно многообразны. Но источник многообразия в искусстве и технике для нас видим. Это √ творческая фантазия человека. Фактор же органического многообразия скрыт, как скрыта от нас сама сущность жизни. Но ведь, собственно, и творческая фантазия художника или изобретателя √ это тоже скорее метафора, чем нечто ясно представимое. Однако отрицать ее было бы бессмысленно, и мы пользуемся этим понятием, не анализируя его сущности. Бергсон считает эволюцию процессам творческим по самой его природе. Он, как и все, не делает различия между эволюцией и мультимодацией. Но если бы он согласился с моей аргументацией их нетождественности, то творческий характер мультимодации был бы для него тем более очевиден.

Из сказанного вытекает, что естественная система организмов, т. е. их упорядоченное по иерархическому принципу многообразие, √ продукт не эволюции, как это принято считать вслед за Дарвином, а мультимодации. Изучение хода эволюции отдельных групп по наиболее достоверным данным, какие способна дать только палеонтология, нередко ставило под сомнение ее дивергентный характер. На этой почве возникали трудно разрешимые споры между сторонниками моно- и полифилатической точек зрения. С этими спорами можно теперь раз навсегда покончить √ они были основаны на смешении двух различных процессов. Эволюция, протекающая всегда только в одном направлении, не может быть дивергентной. Но мультимодация столь же необходимо дивергентна. Об этом свидетельствует соподчинение групп, лежащее в основе естественной системы.

...Современное состояние систематики вызвано всем ходом развития науки нашего времени. Колоссальные успехи наук о неживой природе, а на их основе √ и техники, были достигнуты с помощью методов формального познания, которые и созданы для работы в этих областях. Эти успехи не могли не поднять авторитета примененных методов. Их стали считать всемогущими, универсальными, единственными методами науки. Области знания, требующие применения других методов, покамест все еще не имеют такого большого и общепонятного практического значения. Но поскольку эти области знания все же существуют, их представители хотят поднять их на должную высоту. Путь к этому они видят в максимальном внедрении методов, давших такие блестящие результаты в физике и технике. К числу таких областей относится биология, если не вся, то по крайней мере некоторые ее разделы. Из них особенно √ морфология. Результаты этого внедрения оказались вполне закономерными. Там, где методы формального анализа применимы, они содействовали прогрессу. Примером могут служить современная генетика, физиология, вирусология. Но там, где истина добывается только наглядным путем, применение формальных методов не только не продвинуло науку, но и обусловило ее регресс.

Развитие эволюционного учения сбило морфологов, а с ними и систематиков с их прямого пути. Исторический аспект стал единственным в сравнительной анатомии. Гетевская идея типа была забыта. Вместо типа сравнительные анатомы стали искать мифического предка группы. Задача систематики была сведена к построению генеалогических деревьев. Эволюция была спутана с мультимодацией. (...) Подразделения системы не выдуманы систематиками. Чтобы это знать, нужно воспринимать живую природу не как нечто внешнее по отношению к человеку, а как единое целое, в которое прежде всего входишь ты сам. Такое восприятие жизни исключает возможности постижения ее закономерностей с помощью методов одного только формального познания.

(...) Поддаваясь общему течению, они (систематики. √ И. П.) ищут ключ к решению коренных вопросов систематики на так называемых ╚стыках╩ различных дисциплин и, как им кажется, находят его там. Быть может, на этих стыках и зарождаются большие и плодотворные новые научные идеи. Но не ясно ли, что это возможно только при условии, что во взаимодействие при этом вступают дисциплины со строго определенными для каждой из них понятиями? Путаница, царящая в систематике наших дней, исключает всякую возможность получения полноценного потомства от скрещивания ее с какой угодно другой дисциплиной. Что сказали бы мы о химике, не позаботившемся о том, чтобы каждый из реактивов, взятых им для проведения эксперимента, был чистым? Не в обогащении систематики опытом генетиков или физиологов заключается наша первоочередная задача, а в очищении ее от чуждых понятий. Но это будет возможно только после того, как вся морфология вновь приобретет свое, ныне утраченное, самостоятельное значение. Общие законы развития научных идей дают основание надеяться, что когда-то это произойдет.

Примечание

[+1] Heinсke F. Die Naturgeschichte des Herings. Abh. Deutsch. Seefisch. B. 2. Verein. 1898.

[+2] Говоря об эволюционном и мультимодационном процессах, я хочу подчеркнуть принципиальное различие между ними. Термином ╚мультимодация╩ я обозначаю увеличение многообразия форм (видов внутри рода, родов внутри семейства и т. д.).

[ << ] [ Начала Этногенеза ] [ Оглавление ] [ >> ]