Этногенез ≈
природный
процесс
Л. Н. Гумилев,
Доктор исторических наук
Ленинградский государственный университет
им. А. А. Жданова
Опубликовано // Природа. ≈ 1971. ≈ N 2.- С. 80-82.
Опубликованные в ╧ 1 и 2 ╚Природы╩ за 1970 г.
статьи Л. Н. Гумилева и Ю. В. Бромлея по
определению понятия ╚этнос╩ и проблем
этногенеза вызвали большой интерес у
читателей. Дискуссия по этим вопросам была
продолжена в ╧ 8 нашего журнала за тот же
год. Ниже публикуются другие поступившие в
╚Природу╩ статьи, а также заключительные
выступления Л. Н. Гумилева и Ю. В. Бромлея.
В ходе дискуссии выявились два основных
подхода к затронутым проблемам, в одном из
которых делается акцент на биологические и
психологические факторы, в другом ≈ на
социальные. Расхождения между этими
подходами частично объясняются различным
употреблением самого термина ╚этнос╩ и
отражают большую сложность и недостаточную
разработанность некоторых проблем. В то же
время дискуссия показала возможность и
плодотворность комплексного,
социобиологического подхода к решению
отдельных вопросов.
В целом воздействие биологических
факторов на этнические процессы (особенно
на этногенез народов), очевидно, не вызывает
сомнений. Однако рассмотрение этого
вопроса требует осторожности, непременного
учета определяющего влияния социально-экономических
факторов. Рассмотрение этнической истории
вне связи с социально-общественным
развитием человечества не только не
помогает решению вопроса, но, напротив,
затрудняет ее правильное понимание.
В основу исследования проблемы
этногенеза нами положен известный постулат
К. Маркса и Ф. Энгельса: ╚Мы знаем только
одну единственную науку, науку истории.
Историю можно рассматривать с двух сторон,
ее можно разделить на историю природы и
историю людей. Однако обе эти стороны
непрерывно связаны; до тех пор пока
существуют люди, история природы и история
людей взаимно обуславливают друг друга╩[1].
Общественная форма движения материи,
свойственная только человеку, стоит
особняком от природных (механической,
физической, химической и биологической), но
постоянно взаимодействует с ними[2].
Поприщем взаимодействия служат не только
люди, но и элементы техносферы, которые ╚теряют
природную способность к саморазвитию, и
если их не поддерживать, могут только
разрушаться╩[3]. Каждый человек, как и
коллектив людей с техникой и доместиками (ручные
животные и культурные растения), подвержен
воздействию как общественной, так и
природных форм движения материи.
Следовательно, при обобщении материала в
единый доступный наблюдению и изучению
комплекс, мы обязаны рассматривать его в
двух ракурсах ≈ со стороны социальной и со
стороны природной. В первом ракурсе мы
увидим общественные организации: племенные
союзы, государства, теократии, политические
партии, философские школы и т. п. Во втором √
этносы, т. е. коллективы людей, имеющие в
каждом случае оригинальную структуру,
неповторимый стереотип поведения и
своеобразный ритм развития.
Определение В. И. Козлова: ╚Этнос ≈ исторически сложившаяся социальная
общность людей╩ - представляется мне
недостаточным. Действительно, наличие
социальных институтов превращает
первичную популяцию сходных особей с этнос,
но ведь и сами эти институты не могли бы
найти приложение вне людей. Поэтому мы
помещаем этнос в ╚зазоре╩ между природой и
обществом. Географические условия могут
способствовать либо зарождению нового
этноса в комбинированных ландшафтах, либо
миграциям (в ландшафтах монотонных) и
вопрос о ╚незаконнорожденности╩ какого-либо
этноса не имеет смысла.
Будучи последовательным противником
расизма, я вижу ╚биологичность╩ этноса не в
его анатомических и генетических чертах, а
в поведенческих, в системе условных
рефлексов, которые со времени И. П. Павлова
рассматриваются как раздел биологии. С этим
соглашается сам В. И. Козлов, вопреки своему
тезису о ╚социальности╩ этноса. Например: ╚Зерна
национализма не дали бы всходов, если бы они
не питались, прежде всего, психологически
естественной симпатией к людям того же
языка, культуры, внешнего вида и т. п. и
только же естественной настороженностью по
отношению к этнически чуждым людям╩. Это
значит, что этническая близость ≈ ощущение,
т. е. явление природного порядка, а не
умозрений, что тут же подтверждает сам В. И.
Козлов фразой: ╚Дети ≈ безнациональны и
теряют это свойство╩ при получении
информации от взрослых, ╚а также при
контактах с людьми другой этнической
принадлежности╩. Значит, в основе этноса
лежит стереотип поведения и
противопоставления ╚нас╩ - ╚чужим╩, что и
требовалось доказать.
Перейдем к связи этнологии с географией. В.
И. Козлов утверждает, что ╚родоплеменная
форма социальной организации была
универсальным этапом в развитии всех
народов мира┘ вне зависимости от природных
условий╩. Но он же пишет, что ╚природные
условия территории влияют на жизнь людей,
отражаясь в некоторых особенностях их
хозяйственной деятельности, культуры, быта
и психики╩. А далее В. И. Козлов говорит: ╚переселенцы-земледельцы,
например, будут стараться и на новом месте
заниматься земледелием, а скотоводы √
скотоводством, со всеми обусловленными
этими особенностями их жизни чертами
культуры и быта, называть же это свойство
этническим нет оснований╩. Все три тезиса
исключают друг друга, и чему верить, не ясно.
Верно, что социальная формация не зависит
от характера ландшафтов. Но ведь племена,
носители этой социальной системы, от них
зависели полностью. Одни охотились за
мамонтами, другие ловили рыбу, третьи
собирали дикорастущие злаки и т. д. Они
различались языком, бытовыми навыками,
обрядами и внешним обликом, потому что
приспособление к ландшафтам себя и
ландшафтов к себе влекло за собой
этническую дивергенцию, благодаря которой
человек оказался и пластичным и способным
активно влиять на географическую среду,
почему мы и предложили называть мозаичную
антропосферу ≈ этносферой. Прогресс
общественных отношений шел своим путем,
значит, то, на что влияют природные условия,
не социально.
Если соединить содержание всех трех цитат,
то будет воспроизведен именно мой тезис:
этнос связан с природными условиями, а
социальная структура от них не зависит.
Значит, этническая целостность по природе
не социальна.
Но вот в чем я не могу согласиться с В. И.
Козловым, так это с воспроизведением им
взгляда Ш. Монтескье, согласно которому не
только хозяйственная деятельность и быт, но
и психика определяется природными
условиями. Природа Норвегии за последние 2000
лет не изменилась, однако походы викингов,
людей специфического психического склада,
происходили лишь в IX-XI вв., а до и после этого
норвежцы ловили селедку и подчинялись то
Дании, то Швеции. Следовательно, здесь мы
наталкиваемся на явление иного порядка, с
моей точки зрения ≈ на пассионарность.
В. И. Козлов считает, что в древности ╚пассионарность
не играла никакой роли.. их (пассионариев)
либо изгоняли из племени, либо просто
убивали╩. В. И. Козлов понял идею почти
правильно: пассионарии обречены. Но если бы
они всегда погибали, не успев ничего
сделать, то прогресс был бы невозможен.
Стремление во что бы то ни стало
рассматривать этнос как ╚один из видов
социальной близости╩ заставляет В. И.
Козлова приводить примеры, говорящие об
обратном. Так, утверждение, что ╚деление на
свободных и рабов в Римской империи имело
большее значение, чем принадлежность к тем
или иным этническим группам╩, дает повод
припомнить, что slavus означало √
военнопленный, т. е. иноплеменник. Кроме
того, были и рабы, воспитанные в ╚инкубаторах╩,
т. е. по культуре и стереотипу ≈ бесправные
римляне. Гражданских прав они не имели, но
возможности их были больше, чем у римских
бедняков и провинциалов, так как мужчины
были клиентами, а женщины ≈ наложницами
своих богатых господ, разделяя с ними
выгоды их положения.
Не согласен я и с интерпретацией роли
религии, опять-таки на приведенном В. И.
Козловым примере. ╚Французы-католики рьяно
уничтожали французов-протестантов (гугенотов),
вынуждая их бежать в Англию; притесняемые
протестантами-англичанами, католики-англичане
искали помощи у католиков Франции╩. Нет, тут
были политические коллизии, в которых
принадлежность к той или иной вере была
делом второстепенным. Суть в том, что
гугенотство охватило провинции Франции с
преобладанием национальных меньшинств: Ла-Рошель
√ столица кельтской Вандеи; часть
населения Гаскони и Наварры ≈ баски;
крестьяне в Севеннах ≈ потомки галлов. Все
эти районы ≈ древние противники
французской короны. И наоборот, Париж,
Шампань, Лотарингия ≈ области, населенные
некогда франками и бургундцами, а также
нынешняя Бельгия ≈ были оплотом
католицизма. До конца Столетней войны южная
и юго-западная Франция, где еще не говорили
по-французски, боролась против засилья
северной Франции и Парижа, сначала как
альбигойцы, потом под знаменем
Плантагенетов; затем они это продолжили,
приняв кальвинизм. Лозунги менялись, а
борьба шла, пока в XIX в. не закончилась
этническая интеграция.
И, наконец, неужели В. И. Козлов всерьез
считает, что безграмотные гасконские
бароны, полудикие севенские горцы, удалые
корсары Ла-Рошели или ремесленники
предместий Парижа и Анжера в самом деле
разбирались в тонкостях трактовки
предопределения или пресуществления? Если
же они тем не менее отдавали жизнь за мессу
или библию, то, значит, то и другое оказалось
символом их самоутверждения, а тем самым,
индикатором глубинных противоречий (этнических),
ибо не обеих сторонах сражались и крестьяне,
и дворяне, и буржуа.
Не теологические догмы создают народы, а
этносы, возникающие естественным путем,
принимают новое исповедания веры,
приспособляя его к своим особенностям.
Конечно, сикхизм, упоминаемый В. И. Козловым,
- религия, но не только религия. Ведь если бы
кто-нибудь в Москве воспринял учение Нанака,
то он все-таки не стал бы сикхом, и те его за
своего не сочли бы. Выйдя из системы каст,
сикхи создали новую этническую целостность.
Это случай этнической дивергенции,
довольно частый в истории.
Проф. М. И. Артамонов определяет этнос как
╚аморфное состояние, ничего общего не
имеющее с видом или природой╩, т. е. ╚этнос
не биологическая, а социальная категория╩.
Этот довольно-таки неясный тезис он
поясняет примерами, заслуживающими разбора
как в смысле достоверности, так и в плане
показательности. ╚Отличие русского народа
от белорусского находится в зависимости от
того, что субстратом первого были главным
образом финны, а второго ≈ балты╩. Но балты
не селились в Полесье, а от Полоцка были
отделены барьером финно-угорского племени
ливов. Зато балтские племена ятвяги и
голядь жили в Смоленском княжестве и около
Вязьмы. Это показывает, что не метисация
славян с аборигенами Восточной Европы
определила разделение восточных славян на
три группы. Здесь М. И. Артамонов
противоречит себе, так как, если этнос √
социальная категория, метисация не может
влиять на его сложение.
Неясность изложения усугубляется тезисом:
╚Не следует путать этнические изменения с
переменами другого порядка, например, с
политическими, хотя последние тоже
относятся к числу факторов этнической
изменчивости╩. Тут противоречие, и
непримиримое, в одной фразе, а между тем
половина ее правильна. Разделение
Белоруссии и Великоруссии ≈ следствие
исторической судьбы древней Руси. Западно-русские
княжества оказались связанными с Литвой,
восточные ≈ с Золотой Ордой. Разная
историческая судьба аккумулировала на
западной окраине некоторые культурные
черты, отличные от тех, которые сложились на
восточной. Польская оккупация
стабилизировала этнографические черты
белорусского крестьянства, а население
городов было ополячено и тем самым изъято
из русского этноса. Налицо факторы
социально-политической истории, а не
биологическая гибридизация, которую М. И.
Артамонов, вопреки собственному тезису,
предложил считать решающим фактором
этногенеза русских.
М. И. Артамонов пишет: ╚этническое
становление византийцев нельзя
отождествлять с историей Византийской
империи, ядро которой составляли греки╩.
Последнее просто неверно, так как начиная с
VI в. Македония, Фракия и Пелопоннес были
заселены славянами, Эпир ≈ албанцами, юг
Малой Азии ≈ исаврами, центр ее ≈ галатами,
север ≈ лазами, восток ≈ айсорами, а Сирия,
хотя и имела греческую прослойку, но только
в городах. Остается городское население
Константинополя и других городов, где
население было весьма пестрым, но
использовало греческий язык как
общепонятный. Отсюда название византийцев,
называвших себя ромеями, под коими
понимались отнюдь не только потомки
эллинов. Византийцы имели оригинальный
стереотип поведения, внутреннюю структуру
и противопоставляли себя всем прочим. В
глазах современников это был этнос, а не
просто смесь греков со славянами и армянами.
Явной передержкой служит отождествление
явления пассионарности с умозрительной
теорией ╚героев╩ и ╚толпы╩, причем
полностью игнорируется раздел ╚природа
пассионарности╩ со ссылками на теорию
биосферы В. И. Вернадского. Искажение моей
мысли делается для того, чтобы навязать мне
совсем другую, заведомо слабую концепцию,
которой я не высказывали не разделяю.
А какова же собственная точка зрения М. И.
Артамонова? Она столь эклектична, что ее
просто нет. Утверждая, с одной стороны, что
этнос ≈ социальная категория, с другой, он
заявляет, что ╚этнос ≈ категория не только
социальная, но и биологическая╩[4] и что ╚этносы
изменяются по собственным закономерностям,
над которыми не властны ни политические, ни
идеологические воздействия╩. В последнем
он со мною согласен, но как согласовать эти
три его заявления между собой?
И, наконец, неясна позиция М. И. Артамонова
в отношении взаимодействия этноса и
ландшафта. ╚Люди ╚вписываются╩ в природу по-разному
и вовсе не только потому, что природные
условия, с которыми они имеют дело,
различные, но и потому, что они сами разные╩.
А в чем разность людей одной социальной
формации, остается только гадать.
Наибольшее удивление вызывает последняя
фраза статьи, где рекомендуется не путать
этнос ни с биологическими, ни с социальными
категориями (это мой тезис ≈ Л. Г.), ╚в чем
прежде всего коренятся ошибки, в том числе Л.
Н. Гумилева╩. Значит, ╚ошибкой╩ названо то,
что Л. Н. Гумилев выдвинул научное положение,
с которым М. И. Артамонов вынужден
согласиться?!
Среди многих справедливых замечаний Ю. К.
Ефремова объем статьи позволяет ответить
лишь на последнее, но весьма существенное. Ю.
К. Ефремов считает ╚мрачным выводом╩, что ╚стирание
этнической раздробленности, вместе, скажем,
с уменьшением зависимости человека от
различий среды, должно угрожать самому
существованию человечества╩. Да,
действительно, спасение людей в этнической
пестроте, ибо она позволяет этим
своеобразным антропоценозам устанавливать
с природой отношения, оптимальные для обеих
сторон. Ведь ландшафты разнообразны,
биоценозы в них неповторимы, и,
следовательно, формы адаптации должны быть
в каждом отдельном случае различны.
Можно привести немало примеров
этнической дивергенции при адаптации в
разных ландшафтах. Так, группа голландских
крестьян поселилась в южноафриканских
владениях Голландии, и через несколько
поколений там создался голландский
субэтнос ≈ буры. Английское завоевание 1900 г.
и дальнейшее развитие в специфическом
ландшафтном и этническом окружении повели
к образованию даже нового языка, африкаанс,
изменению черт национального характера
африкандеров ≈ уже не голландцев, а их
потомков. Вот что рождает сочетание
воздействия природы и исторической судьбы.
Таковы мои соображения относительно
необходимости уточнить характер
взаимодействия общественной и природных
форм движения материи в этногенезе.
Разумеется, это не исключает, что в будущем
будет достигнуто глобальное плановое
руководство хозяйством и культурой планеты
Земля. Но это ≈ социальная закономерность,
отнюдь не мешающая отдельным
антропоценозам (этносам) возникать, цвести
и уступать место потомкам. Ибо это закон
природы, которая не враг, а любящая мать
человека. И она заслуживает внимания к себе
и к своим законам.
- Примечания
[1] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 16.
[2] Б. Н. Семевский. Методологические основы
географии. ╚Вестник Ленинградского
университета╩, 1968, ╧ 24, стр. 58-60.
[3] С. В. Калесник. Проблема географической
среды. ╚Вестник Ленинградского
университета╩, 1968, ╧ 12, стр. 94.
[4] М. И. Артамонов. Болгарские культуры
северного и западного Причерноморья. ╚Доклады
отделений и комиссий Географического
общества СССР╩, Л., 1970, вып. 15, стр. 10.
| |
|
