"К мрачным типам себя не отношу"
Гафазль ХАЛИЛУЛЛОВ
специальный корреспондент
Опубликовано в журнале "Чаян" (г. Казань).
Интервью любезно предоставлено
Общественной организацией "Фонд Л. Н.
Гумилева".
АРСЛАНБЕК (ЛЕВ) ГУМИЛЕВ:
Мои наилучшие пожелания
Всемирному конгрессу татар.
Желаю успеха делу дружбы
Татарского и русского
Народов.
Л. Н. Гумилев
Академик Российской Академии
естественных наук
Приветствие, присланное Л. Н. Гумилевым из
больницы Всемирному конгрессу татар. По-арабски
подписано-Арсланбек.
Умер Лев Гумилев. Большой к честный ученый, сын
двух великих поэтов серебряного века, человек
необычной жизненной и научной судьбы. Мне
посчастливилось познакомиться с Львом
Николаевичем в 1987 году, во время ленинградской
командировки. Конечно, хотелось познакомить и
читателя с записями нашего разгонора. Но в то
время бурным потоком пошли интервью и статьи, и о
некогда опальном, а теперь уже
"разрешенном", ученом. Стали нарасхват
приглашать ею на телевидение и радио. Откровенно
говоря, тогда мне не хотелось вливаться в эту
конъюнктурную струю. Свои записи я отложил. Хотя
в письмах, которые Гумилев арабской вязью
подписывал "Арсланбек" - Лев, он не возражал
против публикации. Сегодня это время наступило.
Пусть этот материал будет скромной данью
уважения памяти великого человека...
Его имя было знакомо мне давно. Еще со
студенческих лет. Ксерокопированные или
перепечатанные на машинке книги Гумилева ходили
но рукам. Нас, нашпигованных формулами
марксизма-ленинизма, как арбуз семечками,
уверенных, что лишь они дают правильное
толкование прошлому, настоящему и будущему,
поражал необычный подход историка-диссидента.
Официальная "мудрость" рассыпалась под
напором неизвестных фактов. История, становилась
полнокровной и не простой. Я, к примеру, именно
тогда впервые всерьез задумался о том, какую
огромную роль в истории страны сыграл тюркский
мир, о котором в наших учебниках говорилось
вскользь.
Помню, как наш преподаватель "громил"
концепцию Гумилева на семинаре..
- Это ж надо, - искренне возмущался мэтр, всю
жизнь изучавший революционное движение в краe, -
так отойти от классового подхода в науке. Как
будто он не читал Маркса, Энгельса, наконец,
Ленина!
И вот зимний Ленинград. 1987 год. Перестройка в
разгаре. Брожение, ожидание и тысяча вопросов. Не
зная адреса Льва Николаевича, звоню в приемную
ректора Ленинградского университета там уж
наверняка подскажут, как его разыскать.
- Представления не имею! - отрезал капризный
секретарший голосок. Звоню на исторический
факультет, на восточный, на географак - везде
одинаковый результат. Лишь в Институте
географии, где Лев Николаевич числился научным
сотрудником, мне любезно сообщили его домашний
телефон.
Волнуясь набираю заветные цифры. В трубке
грассирующий голос Гумилева. Извиняюсь.
Представляюсь. Прошу о встрече.
- Вы татарин? - неожиданно спрашивает Лев
Николаевич.
- Да, конечно, отвечаю я.
- Тогда приезжайте, и категорически добавляет,
сейчас же. Метро "Владимирская". Улица
Большая Московская. Нахожу нужный дом. Мысленно
представляю большую в несколько комнат
профессорскую квартиру, заставленную книгами и
антиквариатом. Во всяком случае, казанские
ученые мужи живут приблизительно так.
На звонок дверь открывает сам Лев Николаевич.
Среднего роста, крепкий, с лицом и телом старого
гладиатора. Одет Гумилев был более чем просто:
линялая фланелевая рубашка навыпуск и
залатанные сатиновые шаровары. Домашний облик
мгновенно снял с меня все напряжение.
- Курите?- спросил Гумилев.
- Курю.
- Тогда на кухню! Не будем нарушать
интеллигентских традиций, - усмехается Лев
Николаевич.
На кухне с удивлением обнаруживаю три
холодильника, столько же столов и наборов
кухонной утвари.
- Да, "перехватил мой недоуменный взгляд Лев
Николаевич,- я живу в коммуналке. Мне, как бывшему
зеку, квартиры не полагается. Впрочем, комната у
нас большая, и с соседями ладим...
Вот тебе и профессорские хоромы! Ученый с
мировым именем обитает в коммуналке...
После перекура беседовали уже в "большой"
комнате, где были и книги и письменный стол, и
фотографии на стенах. Привожу разговор по
заметкам, которые делал во время встречи.
- Лев Николаевич, сейчас у нас идет
этнонимический спор: татары или булгары? Как
исторически правильнее называть наш народ. Что
вы думаете по этому поводу?
- Гостил как-то у меня Абрар Каримуллин,
сторонник возвращения казанским татарам
названия "булгары". Так я ему прямо сказал:
зачем нам отрекаться от гордого имени
"татары". Булгары в составе Тюркского
каганата значительной роли не играли. Были
разбиты иудеями-хазарами и рассеяны по свету. На
Балканах растворились среди славян, оставил
память в названии страны - Болгария. Да, на Волге,
потеснив и ассимилировав финно-угорские племена,
они создали крепкое по тем временам государство,
но были ли это уже "булгары" в чистом виде
или возник несколько иной этнос? Ведь не нужно
забывать и о воздействии степняков и монголов. И,
наконец, надо учитывать то, что общий этноним
"татары" духовно цементирует тюркские
народы страны - астраханских, сибирских,
касимовских, уральских, крымских, казанских
татар...
- Лев Николаевич, и в ваших жилах течет
татарская кровь...
- Да, причем, и по линии матери, и по линии отца. Я
- дворянин, а ведь первоначально дворянство было
конным войском при царском дворе. На эту службу
шли люди, умеющие крепко сидеть в седле и здесь
отличались татары. Отсюда обилие татарских
корней в древних дворянских родах. Мы сегодня
даже не представляем насколько тесно
переплелись два народа.
- Вы свободно разговариваете на
татарском языке. Где вы его изучали?
- Татарский я "изучал" в карагандинских
лагерях, общаясь с татарами, казахами... Кстати,
там моим соседом по нарам был отец известного
поэта Олжаса Сулейменова.
- А что вы можете сказать о нашумевшей
книге Олжаса Сулейменова "Аз и Я". Ведь но
ней получается, что "Слово о полку Игоревен,
шедевр древнерусской литературы, написал тюрк.
- Скажите, а вы смогли бы написать роман, скажем
о временах Ивана Грозного?
- Ну, если изучить источники, подключить
фантазию, поднатужиться...
- Вот видите. Книгу Олжаса я рассматриваю
исключительно как художественную литературу.
Науки в ней маловато. Прочитав первую главу я
обнаружил в ней немало фактических ошибок.
- А по каким источникам вы, Лев
Николаевич, изучали историю?
- Когда я учился в школе, историю нам не
преподавали - считали бесполезным занятием.
Потом в дело пошли далекие от науки схемы
Покровского. За сменами общественных формации и
классовой борьбы исчезли исторические лица, наша
история "обезлюдела". Я же с восьми лет
пристрастился к чтению исторических книг,
романов, гимназических учебников. Буквально
выучил все походы, войны, сражения, биографии
полководцев. Поэтому любовь к истории у меня
возникла не благодаря школе, а вопреки ей. После
получения аттестата я понял, что дорога в
университет для меня заказана. Происхождение
было не то. Сын расстрелянного Петроградским ЧК
офицера-"заговорщика" и "салонной"
поэтессы-акмеистки не имел право на учебу в
красном вузе. Пришлось после школьной скамьи
вкалывать, на заводе, работать в геологической
партии на Байкале. В университет я все же
поступил. Изучал древний мир, античность,
латинский язык. На экзаменах меня пытались
несколько раз "завалить", чтобы был предлог
убрать неудобного студента.
- Удалось?
- Преподавателям нет, а вот нашим славным
органам - да. На втором курсе меня посадили. Затем
выпустили. Из университета, конечно, исключили. В
1938 взяли уже всерьез.
- За что?
- На допросах требовали, чтобы я в чем-нибудь
сознался. Предлагали на выбор - либо в подготовке
теракта, либо в заговоре против Советской власти.
Видимо, классовое чутье моих следователей
нашептывало, что сын "заговорщика" не может
ни о чем иней думать, как только о подполье и
оружии. Но при всех ухищрениях криминала
обнаружить не удалось - поэтому дали десять лет.
Был Беломорканал, валил лес, трудился на
рудниках. В конце войны даже повоевать пришлось.
Мобилизовали в армию, неделю учили в запасном
полку. День - стрелять из трехлинейки, шесть -
отдавать честь офицерам. После такой подготовки
нас бросили на берлинское направление. Но немцы,
к счастью, отступали так резво, что война вскоре
закончилась.
Демобилизовавшись, экстерном сдал
университетский курс, а параллельно -
кандидатский минимум. Причем устный экзамен но
марксизму умудрился ответить в стихах. Но тут
подоспело ждановское постановление о журналах
"Звезда" и "Ленинград". Очередные
десять лет - теперь уже за мать, провел в
карагандинских лагерях. В Омске сидел в том же
остроге, что и Достоевский. Освободили в 1957 году.
К тому времени многих уже выпустили. Меня держали
потому что органы ломали голову: с какой
формулировкой выпускать, поскольку не знали, за
что посадили...
- А как к вам пришла идея вашей научной
концепции?
- Мысль пришла внезапно. Во время первой отсидки
меня привезли в Кресты. Видимо, хотели
расстрелять. И как ни странно, в дни тягостного
ожидания думал о том, что же все-таки движет
историческим процессом. Маркс утверждал, что
классовая борьба. Но ведь ее нет в чистом виде.
Никогда и нигде, к примеру, исключительно
крестьяне не боролись только против дворян. В
жизни все было перемешано. Я пришел к выводу, что
теория классовой борьбы - чепуха! На протяжении
всей истории идет борьба народов (этносов) и
племен (субэтносов). Вот в этом ключ к пониманию и
объяснению многих войн, походе переселений и т. д.
- А какова роль личности?
- Исключительно велика. Но и в ней надо
разобраться. Для чего, положим Александр
Македонский пошел с походом в Индию?
Практической пользы от этого похода было мало,
риск же велик. В этом походе полководец умирает с
малярии. А зачем Колумб отправился в Америку?
Причина - в характере этих людей -
"пассионариев". Они обладают страстью,
тщеславием, перевешивающими инстинкт
самосохранения. Эти сильные качества и являются
импульсом к открытиям, походам, заговорам, и
многому другому, что движет миром.
- Лев Николаевич, вы сын двух больших
поэтов, а сами писали стихи?
- Да, писал. И не только к экзамену по марксизму.
Писал серьезные вещи, и не печатали из-за фамилии.
Правда, после второго срока, ради хлеба насущного
я занимался поэтическими переводами. Переводил и
Габдуллу Тукая. Удалое опубликовать, но под
фамилией матери. Она, член Союза писателей,
получала за такую работу больше...
Мы много о чем говорили в тот зимний вечер.
Рассказал я Льву Николаевичу и о нашем журнале
"Чаян". Спросил, как он относится к юмору.
"Мне кажется, я обладаю им, деликатно ответил
Гумилев. Во всяком случае к мрачным типам себя не
отношу. Таким в науке делать нечего".
| |
|
