Часть 1. Историография о влиянии монголо-татарского нашествия на русскую культуру.

Безусловно, первыми представителями русской историографии были летописцы. Советские исследователи, так или иначе касающиеся данной проблемы, обычно отмечают единодушное отношение русских летописцев к нашествию. Они "единогласны в оценке татарского нашествия как ужасной катастрофы, нанесшей непоправимый ущерб культуре Руси" [1]

Действительно, каких-то кардинальных различий в позициях летописцев нет, но тем не менее некоторое разграничение необходимо.. Во-первых, никакого ощущения истинной катастрофы у летописцев не было. Сразу после описания нашествия здесь идёт перечисление местных событий, автор воспринял нашествие как преходящее событие, а фрагментарность её следующих сведений не даёт возможности определить, как было воспринято само появление Орды как нового политического фактора. Из всех новгородских летописных памятников тема ига затронута только в НПЛ, (при этом обширное рассуждение НПЛ старшего извода, подводящее итог рассказу о нашествии, не более чем прямая цитата из относящегося к XI веку "Поучения о казнях Божьих". [2]). В псковских летописях, как и в Житии Довмонта, вообще нет упоминаний о нашествии. [3]

Лаврентьевская летопись считается относительно лояльно настроенной по отношению к Орде. Обычно это объясняется тяжелыми условиями ига на северо-востоке, где писать правду об Орде было слишком опасно. Не споря с этим заведомо неверном положением (Серапион создавал свои "Слова" именно на северо-востоке), отметим, что Лаврентьевская летопись характеризуется именно антиордынской направленностью. Её известия, относящиеся к XIII веку, явно отредактированы, в некоторых случаях переписаны заново, и подчинены нуждам политики Дмитрия Московского (тогда ещё не Донского). [4]

Ипатьевская летопись также не является аутентичным памятником XIII века, хотя изложение событий в ней заканчивается 1292 годом. Как показал Кучкин, выражения, вроде "тогда же бяхоу все князи в неволе татарьскои", вставлены в летопись значительно позже, ближе к 1425 году. [5] Поступки татар здесь объясняются злобой, коварством, и, что очень показательно, религиозной нетерпимостью. Здесь можно говорить о позднейшей оценке нашествия, но не о синхронном событиям мнении.

Летопись далека от беспристрастности, в ней много и прямых искажений фактов. Очевидное возвеличивание автором Даниила Галицкого вело к соответствующему освещению событий в согласии с его политической позицией. Так, в противоречии с действительностью находится объяснение похода на Литву 1274 года "неволею" русских князей. В действительности галицкие князья просили помощи у Менгу-Тимура, которую тот и оказал, привлекая к походу брянских и смоленских князей. Это не было прямым подчинением русских князей Орде, ведь к Смоленску ордынцы и близко не подходили. В Повести о гибели Михаила Черниговского казнь князя, совершенная по чисто политическим причинам, представлена как мученичество за христианскую веру. "Повесть" очень своеобразно интерпретировала обычаи в Орде, упоминая о вынужденном, насильственном поклонении Михаила языческим идолам. [6]

Метафорические измышления о нашествии, сопряжённые с эсхатологическими ожиданиями, характерны для всех стран, которых коснулось нашествие, вне зависимости от времени пребывания на конкретной территории монгольских войск и степени сопротивления местного населения. При описании монгольских нашествий хронистами самых разных стран использовались на удивление похожие приемы. Эти приемы, безусловно, не являлись исключительной "привилегией" именно XIII века. Сам расцвет жанра "плачей" по городам на арабском Востоке, например. Относится к XII веку, когда описывались бедствия городов Андалусии, некогда процветавших под началом арабов-мусульман, а позднее пришедших в упадок в результате варварских христианских завоеваний. Описания такого рода, как правило, стоятся на контрасте - город-эталон процветания и изящества после покорения иноземцами превращен в груду развалин, где скачут одинокие газели или другие представители местной фауны. Даже в этом противопоставлении заключен стереотип, указывающий на традицию. В чисто литературном плане могли использоваться гиперболы, метафоры, или, как на Руси, псевдореалистические описания. [7]

Немногие сохранившиеся произведения нелетописного круга далеко не однозначны. Помимо "Слов" Серапиона Владимирского, специализировавшегося на проповедях по случаям природных и иных бедствий, существуют и другие произведения, в которых оценка отношений с Ордой скорее нейтральна. Плачи Серапиона - прямой показатель суггестии в психологии общества, когда распространение эсхатологических настроений, страх как позиция, овладевают массами, и принимают пандемический характер. Дело здесь не только и не столько в происходящих вокруг бедствиях, сколько в напряжении общества. При оценке "Слов" Серапиона исследователи приводят лишь одну-две фразы, говорящие о жутких последствиях нашествия, забывая не менее страшные выражения, касающиеся отношений между людьми. [8] Возможно, что в позднейшем летописании продолжал производиться, осознанный или нет, отбор сведений, подтверждающий антитатарскую позицию русских князей. Так, в этом свете можно рассматривать судьбу записи о поведении муромского князя в 1237 году, которая сохранилась только в позднейшей "Муромской летописи-топографии". Интересно, что в позднейшем летописании подобным вопросам уделялось значительно меньше внимания. В обществе существовало положительное представление о "правде татарской", наглядно выраженное в письмах Ивана Пересветова, но при этом именно "лютии же поганци татарове" названы корнем вражды русских князей в Прологе 1661 года.

Совершенно чёткое представление по отношению к Орде сложилось в былинах и фольклоре. В них противопоставляется народ-богатырь и княжеско-боярская верхушка, всегда готовая пойти на соглашение с "погаными". И все же в большинстве былин исторические аналогии соответствуют борьбе с татарами XV века, хотя персонажи присутствуют домонгольские. Роль Москвы в антитатарской борьбе также замалчивается. Такие произведения, как былина об Авдотье-рязаночке, возможно, в некоторых вариантах, привязанная к XIII веку, достаточно редки для былинного круга. Заметим, что считать этот факт отражением позднейших набегов и социальных отношений не приходится, так как летописные сведения (о восстаниях 1262 года, сопротивлении "числу" в Новгороде) свидетельствуют о поляризации настроений в обществе. Из исключений отметим цикл о князе, много раз приводившем на Русь ордынские отряды - Федоре Ярославском. Улусник хана, он удостоился следующих строчек: "Все он суд правый правил/ Богатых и сильных не стыдился / Нищих и убогих не гнушался." [9]

Тема "ига" становится популярной в XVIII веке в связи с европеизацией общества, когда "азиатчина" и "татарщина" становятся символами отсталости России и начинаются поиски по принципу "кто виноват". Способствовало этому и преобладание в исторической науке фактора обычаев и традиций. В результате дискуссия часто сводилась к поиску культурных влияний и заимствований, повлиявших как на характер государственности Руси, так и самого русского народа. Наряду с этим, происходит движение вперед в фактическом накоплении материала, изучении социально-экономических и политических последствий ига. Но эти темы, разрабатываемые В.Н. Татищевым, [10] позже Н.М. Карамзиным, [11] и каждый раз поднимавшие уровень изучения проблемы на новую ступень, тем не менее остаются несколько в тени, а на поверхности находятся сочинения Леклерка, М.М. Щербатова, [12] А.Ф. Рихтера, И.Н. Болтина. [13]

Если В.Н. Татищев дал лишь описание событий, то Н.М. Карамзин в своих работах поставил ряд проблем, нерешённых и по сей день. Концепция Карамзина отнюдь не сводилась к знаменитому тезису "Москва обязана своим величием ханам". Москва здесь не синоним России и самодержавия. Карамзин так и не смог решить для себя вопрос окраски влияния монгол на Россию. С одной стороны, отставание Руси в XIV-XV вв., по его мнению, вызвано татарщиной, которая "ниспровергла" Россию, "заградила" её от Европы. Борьба с Ордой, по Карамзину, была вопросом самого существования России. С другой стороны, если бы не нашествие, то Русь погибла бы в междоусобицах. Карамзин подчеркивает также развитие торговли в монгольский период, расширение связей с Востоком и роли Руси как посредника в международной торговли. Видимо, "сравнительный метод" Карамзина во многом диалектичен. Ущерб одной категории вызывал развитие другой, что в конечном итоге привело к сохранению целого. К сожалению, эта подсознательно выраженная идея Н.М. Карамзина не получила в будущей историографии практически никакого развития.

Крупнейшим толчком в исследовании нашей проблемы могло стать и объявление в 1822 году Императорской Академией Наук конкурса на написание лучшей работы по вопросу о монгольском влиянии на историю России. К сожалению, крайняя неразработанность источниковой базы (или исторических талантов) привела к тому, что, несмотря на повторное объявление конкурса, первая премия так и не была присуждена. Вопрос оставался во многом в области публицистики, наглядно представленной трудами А.Ф. Рихтера и М.С. Гостева. В историографии XIX века встречаются сочетания заимствований из политических последствий нашествия и ига по Карамзину и рассуждений в духе Рихтера о "обычаях, нравах и одеждах". Типичный пример - работа Н.А. Полевого. [14]

Новое поколение историков, начиная с К.Д. Кавелина, волновал в первую очередь вопрос о политическом устройстве до- и послемонгольской Руси. Господство политической школы привело к тому, что достижения на практическом уровне изучения проблемы в области археологии, востоковедения, нумизматики (работы А.В. Терещенко, В.В. Григорьева, [15] И.Н. Березина, В.Г. Тизенгаузена [16]) оставались в тени, и не были использованы в полной мере в обобщающих работах.

К наиболее позитивным воздействиям нашествия и последующего ига К.Д. Кавелин относил разрушение удельной системы, но в целом внешнее воздействие Орды он оставлял без внимания, делая акцент на "непрерывное" воздействие факторов внутреннего развития Руси. [17] С.М. Соловьёв уделял нашествию и игу ещё меньше внимания, считая его влияние незначительным. [18]

Большой интерес и споры среди историков в 50-60-ые годы вызвала теория "двух потоков" М.П. Погодина. Дискуссия продолжалась еще долгое время, но основное положение Погодина о запустении Киевской Руси в результате походов Батыя и ее последующее заселение выходцами из Карпат в целом были отвергнуты. [19]

Взгляды Н.М. Карамзина получили развитие у Н.И. Костомарова [20] и В.О. Ключевского, [21] (у последнего наряду с заимствованием и развитием теории "новых городов" С.М. Соловьёва). При всей кажущейся разности их взглядов, главным "достижением" ига оказывается у обоих сдерживание междоусобиц, у Н.И. Костомарова и становление единодержавия вообще.

Такое последствие нашествия, как прекращение контактов с Западом, было положительно оценено в трудах первых русских славянофилов. Для Аксакова и Хомякова принципиальные отличия кочевой культуры монгол и городской русских оказались спасительным кругом, не давшей православию потонуть в культуре Запада, нам близкой, но извращённой. [22]

В конце XIX-начале XX века тема нашествия разрабатывается достаточно слабо, в исторической науке превалирует использование данной тематики при появлении новых концепций, вроде концепции Руси-Украины М.С. Грушевского. [23] Однако ряд интересных положений всё же высказывается. Крайне отрицательно оценивал влияние нашествия на последующее развитие Руси М. Любавский. По его мнению, впоследствии поддержанному в советское время, нашествие и иго "надолго и совершенно искусственно " задержали экономическое развитие русских княжеств, а сами князья постепенно превратились в сельских землевладельцев. [24] Положение об ухудшении функционирования волжского торгового пути высказывается А. Пресняковым. [25] Поддержал Любавского и Преснякова в наше время В.А. Кучкин. [26] Несколько выбивается из общего ряда исследований сухая и насыщенная фактами и точным анализом летописных известий работа А.В.Экземплярского. [27]

Но какой-то общей оценки нашествия не появляется вплоть до трудов М.Н. Покровского. [28] М.Н. Покровский разделил факторы, влияющие на развитие страны, на внутренние и внешние "толчки". при этом, по его мнению, вторые являлись второстепенными и могли лишь ускорять развитие, способствуя разрешению внутренних кризисов. Таким кризисом на Руси, по Покровскому, являлся процесс разложения городской Руси X-XII веков, её "перегнивание". Соответственно, общая оценка нашествия исследователем оказывалась положительной, несмотря на противоречивость некоторых его высказываний. [29] Впоследствии практически все пункты концепции М.Н. Покровского подверглись критике А.Н. Насонова. [30]

Революция 1917 года и последовавшая за ней эмиграция разделили русскую историческую школу на два лагеря, в том числе и по отношению к нашествию. Возникшая в конце 20-ых годов как реакция на эсхатологическую атмосферу, царившую в русской эмиграции, евразийская школа, пытаясь найти историко-философское обоснование случившемуся, своеобразно интерпретировала взгляды славянофилов, смешав их с "туранской" концепцией русской истории Н.С. Трубецкого. [31] Основные положения евразийцев сводились к признанию "внутреннего разложения" Руси к середине XIII века и "нейтральности" монгольской культурной среды, позволившей православию сохранить свою идейную чистоту. При этом одновременно признавалось значительное влияние "азиатского элемента" на быт, социальную и политическую организацию, образ жизни и психологию Руси. В целом основной упор делался на концептуальную сторону вопроса, а не на конкретные исторические изыскания. В Советском Союзе в это время появляются первые значительные работы, полностью посвящённые вопросам нашествия и его последствиям. Лучшей работой такого рода, стала книга А.Н. Насонова "Монголы и Русь". [32] Анализ межкняжеских столкновений и влияния на них ордынской дипломатии, данный в этой книге, стал классическим образцом подобного исследования. Постепенно формируется мнение о катастрофических последствиях нашествия, призванное объяснить причины отставания России, а после и СССР, от западных стран. Мнение, сформулированное ещё А.С. Пушкиным, становится господствующим как в специальной литературе, так и в школьных и в вузовских учебниках, а постепенно, в том числе и через талантливые произведения В.Г. Яна, в широких кругах населения. Все конкретные достижения в этой области заслоняются застывшей догмой, вскоре после войны вроде бы получившей археологическое подтверждение в трудах М.К. Каргера [33] и Б.А. Рыбакова [34] и наглядно сформулированной в работах К.В. Базилевича. [35] Таким образом, выстраивается своеобразная пирамида, когда исследователь данной узкой области в начале своей работы оказывается вынужден повторить предложения о "катастрофических последствиях", другой учёный, также работающий в этой области, ссылается уже на него и тезис получает многотонную систему поддерживающих его ссылок, хотя за ними стоит опять-таки тезис и не более.

Идеи евразийцев уже в наше время нашли свое развитие в глобальной этнологической концепции Л.Н. Гумилева. [36] К сожалению, многократно отмеченное своеобразное отношение автора к одним источникам при не всегда точном анализе других и безусловном доверии к третьим дало повод к разнокалиберной критике, в чем-то похоронившей под собой достижения новой методы исследователя.

Западные историки в основном придерживались т.н. "смягченной" концепции ига, впервые сформулированной в работах Ф. Грэхэма и Дж. Куртэйна. [37] Под влиянием идей евразийской школы эта концепция стала все более расходиться с позициями советской исторической школы. Труд Г.В. Вернадского, хотя и признавал тяжелые последствия нашествия и ига, но, как и в других трудах западных историков, в не м признавался лишь общий (т.е, размытый) политический контроль Орды над русскими землями в первые сто лет ига. [38] Менее громоздкий, но не менее интересный труд Дж. Феннела стал рубежом нового этапа в изучении проблемы. [39] Для советской школы он стал своего рода стимулом, вызовом. Основными, опорными пунктами книги являются отказ от взгляда на нашествие как причину всех бедствий Руси и привлечение внимания к анализу психологии отношений между субъектами исторического процесса. Видны в этой книге, как и в труде Гальперина, попытка избавиться от наносных обобщений евразийской школы. [40] Однако все основные проблемы, затронутые в работе Феннела, до сих пор остаются без ответа.

Глубокую недостаточность разработки темы доказывают появление в последние время около- и фантастических работ, вроде книг Гордеева [41] или А.Т. Фоменко, [42] опирающихся на существенные пробелы и противоречия в на первый взгляд стройной системе взглядов отечественной историографии.

В то же время огромное количество работ, в той или иной мере посвященных нашествию и его последствиям, открывают широкий простор для появления обобщающих работ, свободных от какой-либо идеологической нагрузки.

Ссылки и примечания

[1] Борисов Н.С. Отечественная историография о влиянии татаро-монгольского нашествия на русскую культуры.// Проблемы истории СССР. Вып.V. М., 1976.

[2] Кучкин В.А. Монголо-татарское иго в освещении древнерусских книжников ( XIII - пер. четв. XIV В.).// Русская культура в условиях иноземных нашествий и войн X - н. XX вв.

[3] Нет упоминаний о нашествии и в Житии Довмонта. Насонов А.Н. Из истории псковского летописания.// ИЗ. Вып. 18. 1946.

[4] Прохоров Г.М. Кодикологический анализ Лаврентьевской летописи, // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1972. ; Прохоров Г.М. Нашествие Батыя ( по русским летописям).// ТОДРЛ. Т. XXVIII. Л., 1974.

[5] Кучкин В.А. Монголо-татарское иго в освещении древнерусских книжников ( XIII - пер.четв. XIV В.).// Русская культура в условиях иноземных нашествий и войн X - н.XX вв.

[6] Кучкин В.А. Повести О Михаиле Тверском. М., 1974.

[7] См. Грюнебаум Г.Э. Заметки о панегирическом описании города в арабской прозе.// Арабская средневековая культура и литература. 1978. С.75.; Ледерер Ф. Татарское нашествие на Венгрию в связи с международными событиями эпохи.// Acta historica Academiae Scientiarum Hungaricae. Bp. 1953. Vol.2. fasc.1-2.

[8] Признавая гиперболизм последних, необходимо признать и преувеличения в оценке нашествия. "Акы зверье жадають насытитися плоти, тако и мы жаждаем и не престанем абы всех погубити, а горькое то именье и кровавое к собе погубити; зверье, едше, насыщаються, мы же насытитися не можем...".// Петухов Е.В. Серапион Владимирский, русский проповедник XIII века. СПб., 1888, прилож. II. Поучения Серапиона резко выделялись среди других произведений русской литературы этого времени. Так, в Послании 1281 года черноризца Иакова князю Дмитрию Борисовичу, в Житии ростовского епископа Игнатия, также написанном в это время, нет никаких упоминаний о монголо-татарах. В произведениях Серапиона наблюдается известная доля примиренности с торжеством злого рока, с какой бы горечью она не выражалась. Пожалуй, те же нотки упования на провидение и перерастания первого в воинствующее неприятие мира материального можно встретить в Житии Александра Невского, причем параллели с суфизмом напрашиваются самые очевидные. За гибелью всего окружающего проповедник видит разрушение всего тленного, а потому и порочного. При всей своей религиозности Серапион не обращает особого внимания на благочестивые деяния праведников своего времени, на радостные события вообще, как на крошечное пятно в картине мировой предопределенности, неизбежно подходящей к своему завершению. Ближайшая параллель вновь находится в арабской литературе: "Какое исцеление может быть в сем мире произрастания и печали, какие радости и веселья могут правиться в сей юдоли печали".

[9] Иоанн. Князь Федор. Ярославль. 1990.

[10] Татищев В.Н. История Российская. Т.

[11] Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. IV.

[12] Щербатов М. История Российская от древнейших времен. Т.3. М., 1771.

[13] Болтин И.Н. Примечания на историю древния и нынешняя России господина Леклерка. Спб., 1788, Т.2. С.295.

[14] Полевой Н. История русского народа. Т. IV. М., 1983

[15] Григорьев В.В. Россия и Азия. Спб., 1876.

[16] Тизенгаузен. В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. I. М., 1884. Т. II. М., 1941.

[17] Кавелин К.Д. Сочинения. Т.1. СПб., 1897.

[18] Впрочем, С.М.Соловьёв указывал , хотя и в рамках своей теории "новых городов" на северо-востоке, что именно татарские нападения послужили причиной возвышения Москвы.

[19] Погодин М.П. Записки о древнем языке русском ( Письма к И.И.Срезневскому).// Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук. 1856.Ч. 5. Вып.2.

[20] Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т.2. Спб., 1865.

[21] Ключевский В.О. Курс русской истории.

[22] Аксаков К.С. Полное собрание сочинений. М., 1889. Т.1. Сочинения исторические.; Хомяков А.С. Полное собрание сочинений. Т.4. Ч.1. М., 1873.

[23] Грушевский М.С. Очерк истории Киевской земли от смерти Ярослава до конца XIV века. Киев., 1891.

[24] Любавский М.К. Возвышение Москвы./ Москва в ее прошлом и настоящем. Вып. 1. М., 1909.

[25] Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. Пг., 1918.

[26] Кучкин В.А. Формирование княжеств Северо-Восточной Руси в послемонгольский период.// Вопросы Географии. 1970. No 83.

[27] Экземплярский А.В. Великие и удельные князья в северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 гг. Т.I-II. СПб., 1891. На этот двухтомный труд до сих пор ссылаются практически все исследователи Руси XIII века.

[28] Покровский М.Н. Избранные произведения. кн.I. М., 1966.

[29] Так, у М.Н.Покровского соседствуют высказывания о том, что татары опустошали населённые центры, чтобы обеспечить покорность побеждённых, но далее он, опираясь на результаты работ Баллода, протестует против мнения, что татары опустошали оседлый мир.

[30] Насонов А.Н. Татарское иго в изображении М.Н. Покровского./ Против антимарксистской концепции М.Н.Покровского. Ч.1.

[31] Трубецкой Н.С. Наследие Чингис-Хана. Берлин., 1925.

[32] Насонов А.Н. Монголы и Русь. М.-Л., 1970.

[33] Каргер М.М. К истории Киевского зодчества.// Краткие сообщения Института истории материальной культуры. Вып. XXVII.

[34] Рыбаков Б.А. Ремесло Древней Руси. Рыбаков Б.А. О преодолении самообмана.// ВИ. 1971. No 3.Рыбаков Б.А. Обзор общих явлений русской истории X- сер. XIII в.// ВИ. Рыбаков Б.А. Раскопки во Вщиже в 1948-1949 гг.// КСИИМК. No 38.

[35] Базилевич К.В. К вопросу об исторических условиях образования русского государства.// Вопросы истории. 1946. No 7.Базилевич К.В. Опыт периодизации истории СССР феодального периода.// ВИ. 1949. No 11. См. также Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV-XV вв. М., 1960.

[36] Гумилев Л.Н. В поисках вымышленного царства. М., 1991.Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М., 1991.

[37] Graham F.R. The Arches and the Steppe or the Empires of Scythia: A History of Russia and Tartary. London., 1860.; Curtain J. The Mongols in Russia. Boston., 1908; Dawson Chr. The Mongol Mission. London-New York. 1955.

[38] Vernadsky G. The Mongols and Russia. New Haven., 1951.

[39] Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. М., 1989.

[40] Halperin Ch. Russia and the Golden Horde. Bloomington., 1985.

[41] Гордеев С.В. История казаков. М., 1994.

[42] Фоменко А.А. Новая хронология истории Руси. М., 1996.