О преодолении самообмана

Б. А. Рыбаков, академик (1908-2001)

Опубликовано // "Вопросы истории", 1971, ╧3, стр. 153-159

(ПО ПОВОДУ КНИГИ Л.Н. ГУМИЛЕВА ╚ПОИСКИ ВЫМЫШЛЕННОГО ЦАРСТВА╩. М. 1970. 432 стр. Тираж 9 500. Цена 1 руб. 64 коп.)

Вышла еще одна книга доктора исторических наук Л. Н. Гумилева по истории Великой Степи; на этот раз автор не замкнулся в ранней истории тюркских племен, а дал широкую картину всего степного мира накануне и в момент образования империи Чингизидов. Как литературный прием, позволяющий объединять Запад и Восток, Л.Н.Гумилев использовал средневековую легенду о царстве пресвитера Иоанна, будто бы находившемся где-то в Азии.

Судя по свободному обращению к большому числу разнородных источников, книга, очевидно, представляет собой результат исследования, хотя процесс анализа далеко не всегда показан и автор нередко прячется за свои парадоксы. Так, говоря о невозможности примирить разноречивые источники, он пишет: ╚И тут я подумал: возьму-ка заведомо правильное суждение, что Чингисхан был и его империя существовала, и заведомо сомнительное, что пресвитер Иоанн царствовал в ╚Трех Индиях╩, и сопоставлю их на авось. Вдруг от такого сочетания сама собой получится органическая концепция, поскольку у меня уже появятся положительные и отрицательные величины. Так я и поступил╩ (стр. 10). К своим предшественникам автор относится очень высокомерно, считая, что он не обязан давать ни характеристики источников, ни обзора научной литературы вопроса, ибо ╚из тысяч мышей нельзя сделать одной лошади╩ (стр. 381). Здесь ╚мыши╩-труды исследователей предшествующих лет, а ╚лошадь╩ - книга самого Л.Н. Гумилева. В другом месте автор очень своеобразно определяет место научного поиска: ╚Момент озарения не предшествует изучению проблемы и не венчает ее, а лежит где-то в середине, чуть ближе к началу... А поиски в собственном смысле слова начинаются потом, ибо искать стоит лишь тогда, когда знаешь, что ищешь╩ (стр. 403). Одному из таких озарений (которое, очевидно, предшествовало научному поиску) посвящена глава XIII, названная несколько претенциозно - ╚Опыт преодоления самообмана╩ (стр. 305-345). На этой главе, посвященной русской истории XII-XIII вв., я и остановлюсь подробнее.

Для всех изучающих русскую историю этого времени чрезвычайно важно каждое новое востоковедческое исследование, раскрывающее взаимосвязь русских княжеств с обширным и многоликим степным миром. От ориенталиста русисты ждут новых интересных обобщений, раскрытия того, что находилось за линией горизонта древних летописцев, писавших о половцах и татарах лишь тогда, когда войска их нападали на Русь. К сожалению, Л.Н. Гумилев сразу разочаровывает нас.

Говоря о взаимоотношениях Руси с половцами в XII в., он отделывается несколькими парадоксами: ╚Половцы вошли в систему Киевского княжества так же, как, например, Полоцкая или Новгородская земля, не потеряв автономии╩ (стр. 312). ╚От падения Хазарского каганата в 965 г. до основания Золотой орды в 1241 г. никакого степного объединения не существовало и опасности для русской земли со стороны степи не было╩ (стр. 312). Отказываюсь понимать эту фразу! Разве не было грандиозного похода Шарукана в 1068 г., разбившего войска всех сыновей Ярослава Мудрого? Разве не писал летописец в 1185 г.: ╚Пошел бяше оканьный и безбожный и треклятый Кончак со множеством Половець на Русь, похупаяся, яко пленити хотя грады рускые и пожещи огнем╩? [*1] Летописи полны красочных описаний половецких походов, во время которых разорялись и сжигались десятки русских городов, включая Киев. Но что значат половецкие набеги, если наш ориенталист не заметил походов Батыя на Русь в 1237-1238 гг. (Рязанско-Владимирскне земли), 1239 г. (Левобережье Днепра), 1240 г. (Киев и Волынь) - ведь в своей неосторожной фразе на стр. 312 он сказал, что до 1241 г. (!) никакой опасности со стороны степи для Руси не было, а на стр. 309 утверждает, что половцы были не опасны и что призывать к борьбе с ними в 1185 г. было ╚просто нелепо╩. Что это - описка, красное словцо или концепция?

Как ни странно, но, оказывается, концепция. Оказывается, что мы напрасно преувеличиваем масштабы разорения Руси Батыем, что на самом деле ╚две кампании, выигранные монголами в 1237-1238 и 1240 гг., ненамного (?) уменьшили русский военный потенциал╩, как декларирует Л.Н. Гумилев на стр. 328-329. Опирается ли этот новый взгляд на какие-либо новые источники? Нет, разумеется. Внимательно ли отнесся автор ко всей сумме старых источников? Одновременно с книгой Л.Н. Гумилева в том же издательстве вышел сборник статей ╚Татаро-монголы в Азии и Европе╩, где Л. В. Черепнин, прекрасный знаток источников, дал убедительную картину разгрома Руси Батыем, уничтожившим ╚грады многы, им же несть числа╩ [*2].

Л.Н. Гумилев, причастный к археологии, должен был бы знать, что красочные словесные описания современников документально подтверждаются огромным археологическим материалом: десятки русских городских центров навсегда запустели после Батыева погрома; походы 1237-1241 гг. оказались катастрофой, уничтожившей военные резервы именно тех княжеств, которые издавна накапливали силы для борьбы со степью. Полное отрицание Л.Н. Гумилевым половецкой опасности в XII в. и старание преуменьшить результаты татаро-монгольского вторжения в ХIII в. резко расходятся с данными науки и могут быть объяснены не привлечением новых источников, не эрудицией востоковеда, а предвзятой мыслью автора, его излюбленной дедукцией (см. стр. 6 и 345).

Озарение, заставившее Л.Н. Гумилева фальсифицировать историю, содержит очень простую мысль: ╚Слово о полку Игореве╩ не имеет отношения ни к Игорю, ни к его походу 1185 г. (╚стычке, не имевшей никакого военного и политического значения╩, стр. 308). ╚Слово╩ - памфлет, созданный в 1249-1252 гг., ╚сочинение антикочевнического и антинесторианского направления╩, ╚литературная стрела, направленная в грудь благоверного князя Александра Ярославича Невского╩ (стр. 341- 342); ╚под масками князей XII в. должны скрываться деятели ХIII в.╩ (стр. 334).

Впервые этот набор новинок исторической мысли был издан в 1966 г., в самый разгар споров с возмутительной ╚концепцией╩ Мазона - Зимина, относившей создание ╚Слова╩ к XVIII веку [*3]  Историки правильно пренебрегли этой статьей, изданной тиражом в 500 экземпляров, не посвятив ей специальных рецензий. Но теперь, когда датировка ╚Слова о полку Игореве╩ XII в. подтверждена рядом новых исследований лингвистов (славистов и тюркологов), литературоведов, историков, повторная публикация гумилевских новаций (тиражом в 9 500 экз.) вызывает уже тревогу. Тревогу почувствовал и сам автор, окруживший свои тезисы множеством рассуждений о том, как искать историческую истину (стр. 9-24), и даже написавший специальную инструкцию о построении гипотез (стр. 381-403), где защищает право на бездоказательность (стр. 402-403). Редактор сослужил плохую службу своему подопечному автору, раскрыв его скоростной метод изготовления книг: ╚Для того чтобы обычными методами достичь того, что сделано в данной книге, пришлось бы написать минимум четыре монографии, доступные только узкому кругу специалистов, и затратить на это всю жизнь. Метод Л.Н. Гумилева позволил избежать такой траты сил... Он вкратце может быть охарактеризован как применение исторической дедукции к накопленному материалу в отличие от общепринятого индуктивного метода╩ (предисловие С. И. Руденко к рассматриваемой книге, стр. 5-6).

Основой, ключевой позицией (стр. 311) для перенесения ╚Слова о полку Игореве╩ в ХIII в. для Л.Н. Гумилева явились такие слова, как ╚Хинова╩ и ╚Деремела╩. Слово ╚Хинова╩, обычно считающееся воспоминанием о первых тюрках наших степей - гуннах, Л.Н.Гумилев связывает с названием чжурчжэньской империи Кин-Цзинь на берегу Тихого океана. По мысли автора, это название принесено на Русь монголами, заменившими звук ╚к╩ на ╚х╩. Гумилев пренебрегает тем, что империя Кинь, отстоявшая от Руси на 5 тыс. км, перестала существовать за несколько лет до появления монголов на Руси и что ни в одном источнике, ни в русском, ни в восточном, ни в западноевропейском, татаро-монголов никогда не называли ╚хинами╩. С этих же позиций Гумилев истолковал и слово ╚Деремела╩, давно уже считаемое обозначением одного из литовских, ятвяжских племен (Derme) [*4]. Л.Н. Гумилев объявляет это слово монгольским именем: ╚Если допустить, что в числе побежденных Романом и Мстиславом был отряд монгольского баскака по имени Дармала, контролировавшего область, лежавшую между страной ятвягов и половецкой степью, то противоречий с фонетикой и текстом не возникает╩ (стр. 320).

╚Хинова╩ и ╚Деремела╩ самым коварным образом подвели Л.Н.Гумилева, пытавшегося на их основе говорить о монголизмах XIII в. в русской поэме XII века. В ╚Слове о полку Игореве╩ говорится о победах князя Романа Мстиславича Волынского и его соседа князя Мстислава над такими землями, как ╚Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела...╩, но дело в том, что Роман умер 14 октября 1205 г. и, естественно, не мог побеждать никаких монгольских баскаков, появившихся здесь только через четыре десятилетия после его смерти. Если поверить Л.Н. Гумилеву, что автор ╚Слова о полку Игореве╩ под ╚маской╩ Ярослава Осмомысла подразумевал Даниила Галицкого (стр. 336), то как можно допустить, что он, автор ╚Слова╩, не знал того, что отец Даниила был убит поляками задолго до нашествия татар? Я не говорю уже о том, что естественнее было бы надеть эту маску не на чужого Даниилу человека, а на его родного отца, воспетого в этой же поэме.- Романа Волынского.

Задуманный Л.Н.Гумилевым ╚маскарад╩ грешит прежде всего недобросовестностью. Автор не дал себе труда заглянуть в летописи XII в. (нет ни одной ссылки!) и крайне небрежно пользовался превосходным комментарием Д. С. Лихачева, откуда он черпал кое-какие сведения (см. стр. 307). Великого Всеволода, который может ╚Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти╩, Л.Н., Гумилев считает в поэме маской его внука Андрея Ярославича: ╚Звать на юг Всеволода Большое Гнездо, врага Святослава и Игоря, более чем странно╩ (стр. 335). Откуда Л.Н.Гумилеву известно, что в 1185 г. Всеволод Юрьевич был враждебен к Святославу Киевскому и Игорю Северскому? Ведь надо же знать, что после битвы на Влене враги помирились, что ╚Всеволод же Суждальский... прия великую любовь с Святославом и сватася с нимь и да за сына его меншаго свесть свою╩ [*5] А на следующий, 1183 г. Всеволод получил от Святослава большую военную помощь: в поход на Волжскую Болгарию пошел со Всеволодом сын Святослава Владимир с киевскими полками. Почему же было странно звать союзника себе на помощь, когда Кончак угрожал Киеву? О мнимой вражде Всеволода к Игорю, женатому на его родной племяннице, мы точно так же в летописях не найдем ничего.

Верхом развязности и полного пренебрежения к источникам является раздел, посвященный тестю Игоря Ярославу Осмомыслу, так торжественно воспетому автором ╚Слова╩. По поводу того, что автор поэмы обратился к Ярославу с призывом вступиться за Русскую землю, Л.Н.Гумилев пишет: ╚Если призыв понимать буквально, то это вздор╩ (стр. 336). Вздором это оказывается потому, что Ярослав будто бы был лишен боярами ╚не только власти, но и личной жизни╩ (стр. 336). Продолжу цитирование этого примечательного места, рисующего ╚скоростной метод╩ пользования источниками из третьих рук: ╚В 1187 г. бояре сожгли любовницу князя, Настасью, и принудили Ярослава лишить наследства любимого сына (от Настасьи), а после его смерти, происшедшей тогда же, посадили старшего сына, пьяницу, на галицкий престол╩ (стр. 336). До Л.Н.Гумилева дошли какие-то отдаленные сведения из галицкой истории, безнадежно перепутанные им. Разберем их по пунктам. Во-первых, сожжение Настасьи состоялось не в 1187 г., а в 1171 г., на 16 лет раньше смерти Ярослава, будто бы ╚происшедшей тогда же╩. Во-вторых, на протяжении этого 16-летнего периода нельзя говорить о слабости Ярослава Галицкого; соседние князья очень опасались грозного князя, и, когда его сын Владимир убегал из Галича, соседи боялись приютить беглеца. В 1173 г. его отправил от себя князь Луцкий, ╚убоявься пожьженья волости своей╩, а в 1184 г. князья испуганно передавали княжича с рук на руки: ╚Роман, блюдяся отца его, не да ему опочити у себе╩, (Инъгвар), ╚блюдяся отца его и не прия его╩; ни Святополк Туровский, ни Давыд Смоленский не приняли сына Ярослава Галицкого. Даже далекий Всеволод Большое Гнездо не приютил родного племянника: он ╚ни тамо обрете себе покоя╩. Как же можно писать о том, что Ярослав был лишен боярами власти, если Ярослав выгонял законного наследника, любимца бояр княжича Владимира, и на протяжении пути в две с половиною тысячи километров только один князь, его шурин Игорь, осмелился принять изгнанника? Третьим расхождением Гумилева с историческими фактами является его утверждение, что галицкие бояре в 1187 г. принудили Ярослава лишить наследства любимого сына, то есть Олега ╚Настасьича╩. Летопись под 1187 г. сообщает совершенно противоположное. Летописец, вторя автору ╚Слова о полку Игореве╩, рисует Ярослава могущественным монархом, распоряжающимся многочисленными полководцами. Боярам, созванным к ложу умирающего князя, Ярослав твердо изложил свою волю: ╚Се аз, одиною худою своею головою ходя, удержал всю Галичкую землю. А се приказываю место свое Олгови, сынови своему меншему, а Володимеру даю Перемышль╩. После этого Ярослав Осмомысл заставил бояр присягнуть побочному сыну от любовницы - ╚бяшеть бо Олег Настасьчичь и бе ему мил, а Володимер не хожаше в воле его и того деля не дашеть ему Галича╩. Прочтя все это в летописи (или узнав каким-то иным способом), Л. П. Гумилев придал всему обратный смысл и выразил такое сомнение в адрес автора ╚Слова о полку Игореве╩: ╚Призывать князя, лишенного власти и влияния и умирающего от нервных травм, к решительным действиям - абсурд, но если мы под именем Ярослава Осмомысла прочтем ╚Даниил Галицкий╩, то все станет на свое место╩ (стр. 336).

Но мы обязаны еще раз вспомнить, что ко времени написания ╚Слова о полку Игореве╩, к середине 1180-х годов, минуло уже полтора десятка лет с той поры, как Ярослав переживал ╚нервные травмы╩, и (как это ни абсурдно с точки зрения Л.Н. Гумилева), что в июле 1184 г. Ярослав послал своих воевод в помощь Святославу Киевскому против Кобяка. Почему же обращение к могущественному князю, дочь которого могла попасть в руки половцев в сожженном ими Путивле, стало абсурдом и вздором через 10 месяцев после разгрома Кобяка с помощью галицких войск?

Начиная рассмотрение аргументов в пользу своих построений, Л.Н. Гумилев обещал ╚твердо стать на почву несомненных фактов╩ (стр. 313). Ну что ж, не все обещания легко выполнить.

Не касаясь множества других небрежностей и ошибок, в изобилии рассеянных на рассматриваемых сорока страницах книги, остановлюсь на том вопросе, которому сам Л.Н. Гумилев отводит определяющее место. Сущность этого вопроса можно изложить так: Л.Н. Гумилеву кажется, что ╚Слово о полку Игореве╩ написано в середине XIII в. для того, чтобы в завуалированной форме высказать неодобрение по поводу дружбы Александра Невского с ханом Сартаком, христианином несторианского толка (стр. 331-332). Висит эта гипотеза на следующих четырех нитях ╚сложной дедукции╩: 1. Отождествление Трояна в ╚Слове о полку Игореве╩ с христианской троицей несториан (стр. 324). 2. Признание Олега Гориславича тайным еретиком, а Бояна- агентом Олега, ездившим на Тянь-Шань (или за Кавказ) к несторианам (стр. 322- 325). 3. Отождествление Дива ╚Слова о полку Игореве╩ с монгольским божеством (стр. 323). 4. Признание князя Игоря борцом против несторианства (стр. 332 и 340). Сознавая бесплодность подробного рассмотрения таких положений, мы все же должны ознакомиться с системой аргументов автора и проверить, сумел ли он в этом разделе ╚твердо стать на почву несомненных фактов╩.

Первый тезис не доказывается Л.Н. Гумилевым, а постулируется: ╚Допустим, что ╚Троян╩-буквальный перевод понятия ╚троица╩, но не с греческого языка и не русским переводчиком, а человеком, на родном языке которого отсутствовала категория грамматического рода. То есть это перевод термина ╚Уч-Ыдук╩, сделанный тюрком на русский язык╩ (стр. 324. Так как доказательств не приведено, то и разбирать этот тезис не будем. Можно только высказать удивление, что услужливый тюрок, позаботившийся о русских людях, не употребил бытовавший у русских термин ╚троица╩, а изобрел для них Трояна. И что переводил с тюркского этот загадочный переводчик? ╚Трояновы века╩ Гумилев без всяких оснований объявляет временем после Эфесского и Халкедонского церковных соборов 449 и 451 гг., предавших анафеме несториан (стр. 325). Соглашаться трудно, но и опровергать нечего.

Второй тезис - ╚уклонение второго по значению на Руси князя в ересь╩ (стр.325). Имеется в виду Олег Святославич, который, по мысли Л.Н. Гумилева, ╚должен был унаследовать золотой стол киевский, а его объявили изгоем, лишили места в престолонаследной очереди╩ (стр. 309). Опять плохо дело с русскими летописями: не подтверждают они слов Л.Н. Гумилева. В 1078 г., о котором идеть речь в ╚Слове о полку Игореве╩, Олег не был вторым по значению князем и не стоял в престолонаследной очереди. Княжил в Киеве Всеволод, сын Ярослава Мудрого; после него могли княжить его племянники, сыновья Изяслава, Святополк и Ярополк. Далее по старшинству шли сыновья Святослава Ярославича: Глеб, Давид, Роман и - лишь на четвертом месте - Олег. Так как Давид пережил Олега на восемь лет, то Олег до конца своей жизни не мог по старшинству претендовать ни на второе место в Руси, ни на место в очереди к великокняжескому трону. Неверно и утверждение Л.Н. Гумилева о конфликте Олега с киевской митрополией, трижды повторенное им (стр. 310, 325 и 344); Олега вызывали (и не в 1078, а в 1096 г.) на суд князей и епископов, а митрополит даже не был упомянут. Несторианство Олега Гориславича не обосновывается автором ничем. Единственным доказательством является восклицание Л.Н. Гумилева в адрес Олега, пострадавшего от двоюродных братьев, хазар и греков: ╚Ему ли было не искать другого варианта христианской веры? И тут его друг... Боян нашел путь ╚чрес поля на горы╩, туда, где жили полноценные христиане╩ (стр. 325), то есть центральноазиатские несториане. Л.Н.Гумилев думает, что этим он разъясняет ╚темные фрагменты╩ ╚Слова о полку Игореве╩.

Третье доказательство ╚хорошего знакомства╩ современников ╚Слова о полку Игореве╩ ╚с дальневосточными символами, которые они могли узнать только у монголов╩ (стр. 327), Л.Н. Гумилев видит в том, что Боян ╚растекашется мыслию по древу╩ (это будто бы свойственно только монголам), и в наличии в поэме образа злого Дива. Див, по мнению Л.Н. Гумилева,- это дьявол в его монгольском варианте. В доказательство он приводит известное место из летописи (это его единственная ссылка на летопись под 1250 г.), где описываются религиозные обычаи татар. Но, сделав в пяти строках семь ошибок (вместо ╚кровопитья╩ наборщики набрали ╚кровопротыа╩ и др.), Л.Н. Гумилев насилует текст и создает какого-то небывалого ╚земледьявола╩ (стр.326), который якобы и соответствует Диву ╚Слова о полку Игореве╩. Но ведь этого существа в самом тексте летописи нет - там говорится о том, что татарская знать поклоняется Солнцу, Луне, Земле, дьяволу и находящимся в аду предкам. Здесь две разных категории объектов поклонения: во-первых, природа (земля и небо) и, во-вторых, ад и его обитатели с хозяином этого места во главе. Никакого ╚земледьявола╩ нет; он слеплен Гумилевым из конца одной фразы и из начала другой. А между тем сразу же после всех допущений об Олеге, Бояне и ╚земледьяволе╩ Л.Н. Гумилев переходит к широким выводам: ╚Итак, мы- подошли к решению. Несторианство было в XIII в. известно на Руси настолько хорошо, что читатели ╚Слова╩ не нуждались в подробных разъяснениях, а улавливали мысль автора по намекам╩ (стр. 326). Эта навязчивая мысль о несторианстве не дает покоя Л.Н. Гумилеву, и он создает четвертую подпору своей гипотезы или, лучше сказать, своего ╚озарения╩, так как гипотезы строятся на основе фактов.

Четыре раза (стр. 308, 332, 340, 344) Л.Н. Гумилев пишет о ╚паломничестве╩ Игоря в Киев после возвращения из плена. Паломничество это не простое. Счастливые читатели ХIII в. понимали сущность его ╚с полуслова╩ (стр. 331): ╚Например, достаточно было героя повествования, князя Игоря, заставить совершить паломничество к иконе Богородицы Пирогощей, чтобы читатель понял, что этот герой вовсе не друг тех крещеных татар, которые называли Марию ╚Христородицей╩, и тем самым определялось отношение к самим татарам╩ (стр. 331-332).

В специальном разделе ╚Паломничество князя Игоря╩ (стр. 340) автор, не надеясь на понятливость читателей XX в., раскрывает свое понимание событий 1185 го-. да. Его, Л.Н. Гумилева, удивляет будто бы уловленное им расхождение в оценке событий летописцем и поэтом: летописец говорит о тягостях Северской земли и Посемья, а автор ╚Слова╩ радуется: ╚Страны ради, грады весели╩. ╚Кому верить?╩-восклицает историк и отвечает сам себе: ╚Конечно, летописи!╩,-а сам переходит к комментированию поэмы: ╚Напрашивается мысль, что тут выпад против врагов Богородицы╩, то есть против несториан. Четырьмя страницами далее Гумилев снова повторяет свои разъяснения: ╚В предлагаемом аспекте находит объяснение концовка ╚Слова╩. Как самое большое достижение излагается поездка Игоря на богомолье в Киев... Это чистая дидактика: вот, мол, Ольгович, внук врага киевской митрополии, друга Бояна, ╚рыскавшего в тропу Трояню╩, и тот примирился с Пресвятой Девой Марией, и тогда вся русская земля возрадовалась. И тебе бы, князь Александр, сделать то же самое - и конец бы поганым! В этом смысл всего гениального произведения...╩ (стр. 344). Этот фейерверк имен и толкований требует разбора по пунктам.

1. Разве Игорь ездил в Киев на богомолье как благочестивый паломник, чтобы примириться с пресвятой девой? По возвращении из плена в разоренную Северскую землю Игорь ╚иде ко брату Ярославу к Чернигову, помощи прося на Посемье╩. С этой же целью он поехал и в Киев к Святославу и Рюрику. Пирогощая церковь (а не икона) упомянута в ╚Слове╩ как топографический ориентир: Игорь уезжает из Киева, спускается по Боричеву взвозу и едет к Пирогощей на Подоле, то есть к переправе через Днепр.

2. Как можно сопоставлять в обратном порядке разные разделы летописи и ╚Слова╩, повествующие о разных событиях, и удивляться их противоречивости? Не нужно патетически восклицать-╚Кому верить?╩, а следует внимательно читать тот текст, о котором пишется. И в летописи и в ╚Слове╩ одинаково говорится о туге и напастях, о тоске и печали после разгрома Игоря и наезда Гзака на Посемье. И в ╚Слове╩ и в летописи выражается радость по поводу освобождения Игоря из плена: ╚Страны ради, грады весели╩; ╚и обрадовашася ему (Игорю)╩ ╚и рад бысть ему Святослав, также и Рюрик сват его╩ [*6]. А Л.Н. Гумилев стал сопоставлять запись летописца о майском походе Гзака на Посемье с описанием возвращения Игоря из плена в более позднее время, когда Гзак уже вернулся из похода, и удивился несходству выхваченных им из контекста и перепутанных отрывков. Удивиться есть чему.

3. Как можно всерьез говорить о ╚примирении╩ Игоря с богородицей? Летописная повесть о походе 1185 г. рисует Игоря предельно религиозным, до слащавости благочестивым; он даже из плена бежит, надев на себя святыни. По каким косвенным данным (при полном отсутствии прямых) можно говорить о его ╚ссоре╩ с богородицей, потребовавшей далекой поездки (хотя богородичные церкви были в каждом городе) и примирения с ней? И разве выдуманному примирению, а не избавлению князя от плена радовалась Русская земля?

Подводя итог, мы видим, что попытка переноса ╚Слова о полку Игореве╩ в середину XIII в. не оправдана и абсолютно ничем не доказана; мнимое несоответствие призывов автора ╚Слова╩ исторической действительности 1185 г. основано на чудовищном искажении летописей, а стремление Л.Н.Гумилева во что бы то ни стало объявить автора ╚Слова╩ врагом центральноазиатских несториан вызывает просто недоумение и тоже базируется на недобросовестной подтасовке исторических источников. Чтение русского раздела книги Л.Н.Гумилева вполне можно назвать путешествием в вымышленное царство.

Завершив свой сумбурный экскурс в чуждый для него древнерусский мир, Л.Н.Гумилев, преодолевая скромность, пишет: ╚У читателя может возникнуть вопрос: а почему почти за два века напряженного изучения памятника никто не наткнулся на предложенную здесь мысль, которая и теперь многим филологам представляется парадоксальным домыслом? Неужели автор этой книги ученее и способнее блестящей плеяды славистов? Да нет! Дело не в личных способностях, а в подходе╩ (стр. 345). Кроме сказанного выше, нечего добавить к этой оценке, которую Л.Н. Гумилев дал самому себе, своему методу ╚озарений╩ и написанию книг ╚без затраты усилий╩.

Вызывает серьезные опасения появление непродуманной концепции, не опирающейся ни на русские, ни на восточные источники. Нельзя так походя, без доказательств, без разбора, без данных для пересмотра отбрасывать существующие в нашей советской науке взгляды на историю русско-половецких и русско-татарских отношений в XI-ХIII веках. Тринадцатая глава книги Л.Н.Гумилева может принести только вред доверчивому читателю; это не ╚преодоление самообмана╩, а попытка обмануть всех тех, кто не имеет возможности углубиться в проверку фактической основы ╚озарений╩ Л.Н.Гумилева.

[*1] ╚Ипатьевская летопись╩. ПСРЛ. Т. II. СПБ. 1908. стб. 634.

[*2] ╚Татаро-монголы в Азии и Европе╩. М. 1970, стр. 185-191.

[*3] Л.Н. Гумилев. Монголы XIII в. и ╚Слово о полку Игореве╩. ╚Доклады╩ Отделения этнографии  Географического общества СССР. Вып. 2. Л. 1966.

[*4] А. В. Соловьев. Деремела в ╚Слове о полку Игореве╩. ╚Исторические записки╩. 1948, ╧ 25, стр. 100-103.

 [*5] ╚Ипатьевская летопись╩. ПСРЛ. Т. II, стр. 571.

 [*6] Там же, стр. 651.