Пассионарий отечественной науки и культуры

А. И. Лукьянов

Впервые напечатано // Лев Гумилев: Судьба и идеи. - М.Айрис-Пресс, 2003

Известно, что жизнь человеческая измеряется не тем, сколько прожито, а тем, что запомнилось. В этом смысле одной из самых ярких страниц моей памяти являются встречи и беседы со Львом Николаевичем Гумилевым - выдающимся нашим ученым, мыслителем, человеком огромного таланта и постоянного, я бы сказал азартного, научного поиска.

Мы познакомились весной 1968 года. Лев Николаевич приехал тогда в Москву по делам, связанным с литературным наследством Анны Андреевны Ахматовой. Задолго до своей смерти она договорилась с сыном, что весь ее архив перейдет в Пушкинский дом в Ленинграде и будет храниться как единое целое в одном месте. Но, как известно, буквально после похорон Анны Андреевны ее наследство стало растаскиваться и распродаваться. Лев Николаевич подробно рассказывал мне о неблаговидной роли в этом деле потомков Н. Н. Пунина, семейства Ардовых и некоторых других деятелей из литературных и окололитературных кругов. Шла долгая судебная тяжба, в которой судьи становились то на одну, то на другую сторону.

Работая в то время в Президиуме Верховного совета СССР, я старался помочь Льву Николаевичу, тем более, что его позиция была чиста и бескорыстна. Пришлось вести переговоры с Верховным Судом, подключать к делу известных юристов, любителей литературы. Очень большой вклад в решение этого сложного правового конфликта внес тогда мой давний друг ленинградский профессор Юрий Кириллович Толстой. И хотя наши усилия натолкнулись на непробиваемую стену судейской косности и формализма, само это дело еще ярче высветило главное - несмотря на достаточно сложные отношения с матерью, Лев Николаевич до конца выполнил свой сыновний долг. Жаль только, что в этом его стремлении не было должной помощи со стороны литературной общественности, и прежде всего, Союза писателей СССР.

С тех пор наши связи с Л. Н. Гумилевым стали постоянными. Он много работал, открывал все новые и новые пласты истории народов, живших на просторах нашей страны, часто выступал перед учеными и студентами. Популярность лекций Льва Николаевича была невероятной. Я сам был свидетелем такого огромного интереса слушателей, буквально покоренных живостью и простотой преподнесения им самых сложных научных проблем. Древняя Русь и Великая степь, история наших народов представали перед нами в их взаимооплодотворяющем единстве, выпукло и образно, рушились многие окаменевшие концепции и постулаты, десятилетиями повторявшиеся в монографиях и учебниках. Это, конечно, не могло не встретить сопротивления и в академических кругах, и других инстанциях. И здесь Льву Николаевичу требовалась товарищеская поддержка, поскольку препоны канцелярской науки, а порой и партийно-административные были ничуть не лучше, чем судейские.

Мне не раз приходилось чувствовать все это, связываясь с ленинградскими, да и с московскими чиновничьими структурами по поводу издания трудов Л. Н. Гумилева. Разного рода деятели от науки, сплотившиеся вокруг очередного вельможи, не читавшего ни одной работы автора теории этногенеза и пассионарности, умело внушали своему патрону, что ╚гумилевщина╩ сродни антимарксистскому идеализму, географическому детерминизму, шовинизму, национализму и т.д.

Это, конечно, угнетало Льва Николаевича, но он не сдавался, работая с поразительной эффективностью и отметая наветы и интриги. Сын двух крупнейших поэтов России, он был глубоко русским человеком и патриотом своей страны. Гумилев не раз говорил, что далек от всякой политики, хотя и уважает выводы Маркса и Энгельса, правда за исключением того, что они писали о России. Такое отношение к политике было естественным для узника ГУЛага с 14-летним стажем. Однако, вспоминая годы репрессий, Гумилев обычно ограничивался фразой: ╚да было такое время, когда вожди сажали вождей, соседи - соседей, а ученые - ученых╩. После этого Лев Николаевич закуривал свой ╚Беломор╩ и говорил: ╚но это к науке отношения не имеет╩.

Подлинной наукой он считал, прежде всего, комплексный подход к любому историческому явлению, умение добиваться синтеза гуманитарных и естественных наук, ни в коем случае не замыкаться в рамках определенного времени или отраслевой дисциплины.

Именно на основе этого комплексного подхода на стыке этнографии, географии и истории шли научные поиски Гумилева. Об этом он подробно говорил в переданной мне магнитофонной записи своего ╚Автонекролога╩, вспоминая о том, как в тюремной камере пришла к нему идея пассионарного взлета человеческой натуры, как потом на эту идею стала ╚наматываться╩ сама история народов, расцвета и падения этносов. И мне думается, что он представляет собой удивительный, уникальнейший документ о том, как рождается научное открытие, как оно захватывает все более и более широкие сферы знаний, проверяет свою истинность живой жизнью человечества.

И в этом, мне кажется, весь Лев Гумилев, который сам является воплощением пассионарности, увлеченности идеей и упорного всепоглощающего служения ей в интересах истины и великой России. На эту сторону личности Льва Николаевича обращал внимание хорошо знавший его Митрополит Ленинградский и Ладожский Иоанн в ходе нашей беседы на Каменном острове в Ленинграде осенью 1994 года.

В свете этой мысли, высказанной Владыкой Иоанном, мне особенно часто вспоминается встреча с Л. Н. Гумилевым, состоявшаяся у меня дома 16 сентября 1986 года. Тогда, рассказав гостю о собираемой мною коллекции голосов русских писателей XX века, я попросил у Льва Николаевича разрешения записать его рассказ о Николае Степановиче Гумилеве и Анне Андреевне Ахматовой, их отношениях с сыном и о творческой лаборатории двух прославленных поэтов России.

Теперь я с трепетом вновь и вновь включаю магнитофон, чтобы услышать эту запись, в которой Лев Николаевич не только поведал обо всех перипетиях своей трудной жизни, но и прочитал три коротких стихотворения о подвигах Геракла, подаренных маленькому Леве отцом во время одного из приездов в Бежецк. Стихи эти не вошли в собрания сочинений Н. С. Гумилева. Но дело было не только в самих неопубликованных стихах знаменитого мэтра. Оказалось, что чтение этих стихов Львом Николаевичем, удивительно точно совпадало по тембру и интонации с интонациями отца, запись голоса которого имелась у меня и была копией с записи на восковом валике фонографа Петроградского института живого слова, сделанной в феврале 1920 года. Так встретились отец и сын, которые по духу своему, по пониманию силы поэтического слова были очень близки.

Немало рассказал Лев Николаевич об Анне Андреевне Ахматовой, о тех годах, когда они жили вместе, о посылках, которые передавала мать своему заключенному в тюрьму сыну, о том, как возвратившись из лагеря, он помогал Анне Андреевне переводить стихи зарубежных поэтов и ╚кое-чему научился сам╩. Говорил он с горечью и о том холодном отчуждении, которым встретила его Ахматова после возвращения из омского лагеря в 1956 году. ╚К сожалению, я застал женщину старую и почти мне не знакомую, - вспоминал Лев Николаевич. - Ее общение за это время с московскими друзьями - Ардовыми и их компанией, среди которых русских, кажется, не было никого, очень повлияло на наши отношения╩. Однако теплые чувства к своей гениальной матери и ее творчеству никогда не покидали Льва Николаевича. Когда же я стал расспрашивать Гумилева о его собственных стихах и переводах поэзии Востока, Лев Николаевич отшутился. ╚У всякой науки должна быть какая-то отдушина, - сказал он и добавил: А вообще-то, когда со мной не хотят спорить как с ученым, обычно говорят: ╚ну зачем спорить с поэтом╩. Но здесь, думаю, Гумилев-сын был все же несправедлив к самому себе. Гораздо более объективную оценку его творчества дал известный литературовед В. В. Кожинов, который считал, что ╚Лев Николаевич был в равной мере и историком, и поэтом╩ [+1].

В тот вечер мы долго говорили о его подготовленных к изданию книгах ╚Тысячелетие вокруг Каспия╩, ╚Древняя Русь и Великая степь╩, о фундаментальном труде ╚Деяния монголов╩, которые Гумилев считал наиболее весомыми и ценными разработками теории этногенеза. Как бы подводя итог этим своим работам, Лев Николаевич сказал: ╚ Знаете, в целом я думаю, что творческий вклад в культуру, сделанный моими родителями, я продолжил в своей области оригинально, неподражательно и очень счастлив, что жизнь прошла небесполезно для нашей советской культуры╩.

Уверен, что для такой самооценки Л.Н. Гумилев имел все основания, ибо его творчество, его подвиг ученого и мыслителя никогда не ограничивался ╚чистой наукой╩. Каждым своим трудом он выходил на простор отечественной культуры, обогащая и одухотворяя ее самобытный характер. И здесь особо следует подчеркнуть, что эту культуру, эту традицию Руси Лев Николаевич понимал широко и объемно, далеко заглядывая в наш сегодняшний день.

В этой связи мне особенно запомнилась одна из наших бесед в начале 1989 года. Просматривая книги по истории России в моей библиотеке, Лев Николаевич обратил внимание на то, что в ней довольно много, как он сказал, ╚славянофилов и славянофильствующих╩. ╚Они были по-своему романтиками, - заметил Гумилев, - превозносили до небес народ-богоносец, но все-таки оказались гораздо последовательнее, чем западники, в подходе к разгадке того, что такое Русь и Россия. А разгадка эта состоит в евразийском характере нашего этноса. Да, мы и Европа, и Азия. В силу этого мы самобытны и не похожи на западные народы. Нас же все время пытаются заставить любить Запад, хотя он нас все равно не любил и не любит. А вот с Азией, с Востоком у нас тысячелетние связи и гораздо большее взаимопонимание╩.

Тогда я впервые услышал от Льва Николаевича оценку идей Г. В. Вернадского, П. Н. Савицкого, Н. С. Трубецкого и других пионеров российского евразийства. Он отмечал, что, родившись как протест против унижения и поношения русского народа, идеи евразийства имели и имеют под собой реальную историческую почву. Они дают возможность гораздо полнее и объективнее разобраться в том, откуда есть пошла Русь и русская земля. Причем для Гумилева евразийство имело не только научное, теоретическое значение. Он делал из него ясный практический вывод, состоящий в том, что нельзя, невозможно правильно решать вопросы жизни России в прошлом и настоящем, абстрагируясь от тех коренных особенностей и закономерностей развития, которые органически присущи нашему этносу. Нарушение этих законов тысячелетней истории грозит самыми тяжелыми последствиями для российских народов.

Вот почему так остро переживал Лев Николаевич те разрушительные процессы, к которым привела горбачевская перестройка. Он самым решительным образом осуждал катящиеся по Советскому Союзу волны сепаратизма и национализма - в Прибалтике и Киргизии, Карабахе и Чечено-Ингушетии, Молдавии и Казахстане. Как рассказывал мне в 1994 году президент Русского географического общества С. Б. Лавров, именно тогда, в разгар войны законов и суверенитетов уже тяжело больной Лев Николаевич обратился к своим коллегам по университету с наказом сделать все от них зависящее для предотвращения развала советского союзного государства. ╚Скажу вам по секрету, - говорил тогда Гумилев, - если Россия будет спасена, то только через евразийство╩ [+2].

Сегодня это завещание великого ученого звучит как никогда актуально.

Актуально, во-первых, потому, что после разрушения СССР беловежскими заговорщиками возникло и не смотря ни на что будет расти движение за восстановление Союза братских государств и прежде всего России, Беларуси и Украины. Их суперэтническую близость всегда подчеркивал Л. Н. Гумилев. И если бы нынешние политические лидеры хоть в малой мере знали учение Льва Николаевича, выявленные им закономерности исторического развития России, этот исключительно важный процесс мог идти гораздо быстрее и эффективнее в интересах всех народов, живущих на постсоветском пространстве.

Во-вторых, идеи Гумилева приобретают особую актуальность потому, что продолжаются и нарастают попытки Запада и его оруженосцев в России под флагом ее вхождения в ╚современную цивилизацию╩ подчинить русский и другие народы нашей страны чуждой им индивидуалистической рыночной идеологии, разрушить наш жизненный уклад, превратить российскую экономику в сырьевую базу транснациональных монополий. Однополюсный глобализм по американской модели становится все более зримым фактором жизни планеты и отсюда закономерно растет антиглобализм - как ответ сопротивляющихся этому насилию этносов. Вот почему сегодня так современно звучит предупреждение Гумилева: ╚Конечно, можно попытаться ╚войти в круг цивилизованных народов╩, то есть в чужой суперэтнос, но, к сожалению, ничто не дается даром. Надо осознавать, что ценой интеграции России с Западной Европой в любом случае будет полный отказ от отечественных традиций и последующая ассимиляция╩.

Наконец, подтверждением значимости и злободневности евразийской концепции Гумилева является то, что его взгляды до сих пор подвергаются самым ожесточенным нападкам противников самостоятельного пути русского народа и российского государства. Достаточно сказать, что в октябре 2002 года, когда отмечалось 90-летия со дня рождения Льва Николаевича, снова выплыли на поверхность его хулители. В статье некоего Григория Ревзина под названием ╚Пророк Азиопы╩ вновь утверждалось, что ╚история Гумилева не интеллектуальна, не изысканна, в ней не случается озарений и в ней нет метафизики божественного присутствия. В ней есть орда, которая прет, потому что ее расперло╩. Ревзин никак не может простить ученому его трактовку исторических фактов и ╚антисемитизма довольно странной конфигурации, спроецированного в нарисованную им фантастическую картину хазарского каганата╩. По заявлению другого антигумилевца Семена Новопрудского, Гумилев был, по сути, ╚пророком стада, толпы╩, мешающим России ╚перестать быть коллективным, бессознательным и всеобщим пугалом для человечества╩ [+3]. Как видим, ничего не изменилось под луной со времен культа личности.

И прав был Лев Николаевич, когда, отвечая академику Бромлею и другим своим критикам, обычно ссылался на Оскара Уайльда, увидевшего в американской таверне плакат ╚Не стреляйте в пианиста, он играет как может!╩

Пианисты, играющие по чужим нотам против России и ее самобытности, не только не перевелись, но и плодятся в великом множестве в атмосфере рыночных реформ и врастания человечества в ╚цивилизацию западного образца╩.

Последняя весточка от Льва Николаевича Гумилева пришла ко мне когда, весной 1991 года развернулась работа по подготовке и проведению референдума о сохранении Союза ССР. Мне позвонили из Ленинграда и передали, что Лев Николаевич просил посмотреть его выступление в газете ╚Час пик╩. Я сразу же нашел эту публикацию. Она называлась ╚Объединиться, чтобы не исчезнуть╩ [+4]. Великий ученый, видя черную тучу развала, надвигавшуюся на нашу страну, говорил в ней об огромной ценности дружбы советских народов, которую надо хранить как зеницу ока, о том, что эта дружба - самое лучшее, что дала нам отечественная история. Как никто другой Гумилев предчувствовал гибельность Беловежья, разрушившего устои, соединявшие могучий евразийский суперэтнос на территории от Балтики до Тихого океана. К великому сожалению, это его предчувствие оказалось трагической реальностью.

О кончине Льва Николаевича я узнал по радио в камере ╚Матросской тишины╩. Для меня, да, думаю, и для всех истинных патриотов России, это был страшный, непоправимый удар. Ночью под потолком тюремной камеры всегда горел тусклый свет. Не было и не могло быть сна. Тогда и появилось стихотворение, посвященное очень дорогому для меня мыслителю, ученому и патриоту России Льву Николаевичу Гумилеву. Им и хотелось бы закончить этот короткий набросок воспоминаний.

Мы и Европа, мы и Азия,
Мы - сочетание начал.
Судьбы такой своеобразие,
Наверно, каждый замечал.

Мы не разрознены на атомы,
Воюя каждый за себя.
Трудяги, пахари, солдаты мы -
Один народ, одна семья.

Мы не враги своеобразия,
Но общность - общий наш удел.
Наш грозный этнос - Евроазия -
В многовековье поседел.

Как реки, в нем сливались нации,
Исконным верные гербам.
И западной цивилизации
Они совсем не по зубам.

Камзолы лопались расшитые
На мощном теле Русь-земли,
И убирались прочь разбитые
Псы-рыцари и короли.

И отправляла латы ржавые
Под обагренный кровью лед
Община, слитая с державою,
Держава, вросшая в народ.

Себя не льщу ни в коем разе я,
Что всепобедна наша рать,
Но общность эта - Евроазия -
Себя заставит уважать.

9. XI. 2002

Примечания

[+1] См.: ╚Наш современник╩, 1997, ╧3, стр. 193.

[+2] Об этом профессор С. Б. Лавров позднее рассказал в вышедшей после его смерти книге ╚Лев Гумилев: судьба идеи╩.

[+3] См.: ╚Коммерсант-Daily╩, 4 октября 2002 г.; ╚Известия╩, 2 октября 2002 г. (Семен Новопрудский, этнический еврей, родившийся и выросший в Ташкенте - Создатели сайта)

[+4] ╚Час пик╩, 1991, ╧3.