Вечная память

Л. Д. Стеклянникова

Опубликовано // Лев Гумилев: Судьба и идеи. - М.Айрис-Пресс, 2003..

Знакомство мое со Львом Николаевичем Гумилёвым было вынужденное. В начале 80-х, я работала тогда редактором на Петербургском (Ленинградском) радио в литературно-драматической редакции. Однажды меня вызвал главный редактор и вручил папку рукописей. Это были лекции по этногенезу, прочитанные Гумилёвым на географическом факультете С-ПбГУ (тогда, естественно, ЛГУ). Я, конечно, не была в восторге от её появления у меня, скорее, наоборот. Театровед по образованию, я занималась в редакции радиотеатром и литературой. А тут текст научный, текста много. Читать, конечно, его придется, но лучше отложить ⌠на потом■. И я постаралась запрятать эти лекции подальше в стол.

Спустя какое-то время главный редактор напомнил мне о рукописи Гумилёва, потом ещё, а затем зазвонил телефон на моём рабочем столе: ⌠Людмилу Дмитриевну■ - ⌠Это я■. И тут слышу в трубке с характерной гумилёвской дикцией (он грассировал ⌠р■ и не очень выговаривал ⌠л■) блоковские строки:

⌠Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слёзы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла┘■

И только после стихов представляется. Мне становится стыдно, и я назначаю встречу чуть ли не на следующий день - обещаю прийти к нему домой работать с рукописью.

Немедленно начинаю читать лекции. И тут оказывается: всё мне понятно, а интересно так, что я одним духом прочитываю весь этот ⌠сложный научный■ текст. Позже я поняла, что у Гумилёва был дар - сложнейшие проблемы объяснять доступно, чтобы его понимал студент-первокурсник. Вот этот дар и бесил тех коллег-учёных, которые прячут в тягучих научных умствованиях (я называю такие писания - ⌠жевать бумагу во сне■) свою бездарность.

Но это замечание к слову. А сейчас я иду к Гумилёву на Большую Московскую. Звоню, открывает сам Лев Николаевич. Принимает у меня пальто. Успеваю осмотреться. Справа от входной двери - мрачная, давно не знавшая ремонта кухня, там какие-то люди. Мрачный узкий недлинный коридор. Проходим в первую по коридору дверь. Большая темноватая комната. Два больших окна зашторены тёмно-бардовыми (сколько помню) шторами. Как узнала позже - окна выходят во двор и глядятся в окна дома напротив. Слева от двери - старый платяной шкаф, тоже тёмный. Прямо - большой обеденный стол, а за ним - у правого зашторенного окна - стол письменный. Севший за него оказывался спиной к двери, да и ко всей комнате. Следом за нами входит женщина. Лев Николаевич представляет: жена - Наталья Викторовна. Мы со Львом усаживаемся за обеденный стол. Он садится в центре стола в старое кресло, я - по правую руку от него. И с этого момента место ⌠одесную Льва■ закрепилось за мной на долгие годы.

Профессорская жена проходит за шкаф и садится на диван, это был диван-кровать, на котором они спали. Про себя думаю: что, она так и будет сидеть здесь во время нашей работы. Неужели нельзя уйти в другую комнату? (Я ведь пришла в профессорскую квартиру!) Только потом я узнала, что другой комнаты не было. Точнее была, но жил в ней тюремный надзиратель с семьёй, всех - 4 человека. Удивительно ⌠везло■ Льву Николаевичу с соседями. Совершенно ⌠случайно■ в квартире на Московском проспекте его соседом был милиционер, а тут на Большой Московской, - ⌠цирик■ - так называл надзирателя бывший ⌠зек■ профессор Гумилёв. Лев относился к этому трезво - он всегда предпочитал человека ⌠в мундире■ (от него знаешь, чего ждать), тайному стукачу, маскирующемуся под друга, поклонника или ученика. Но вернусь к моему первому визиту ко Льву Николаевичу Гумилёву.

Работать с текстом решили так: я вслух читаю его, уточняя по ходу смысловые оттенки, задаю вопросы, когда что-то неясно, расставляю по указанию Льва ударения в исторических и географических названиях и именах. В работе Лев был настоящий зверь (лев - одно слово), он тут же уговорил меня приходить к нему каждый день. Я могла только после рабочего дня, т. к. от передач, стоящих на эфире меня никто не освобождал, а эта работа делалась впрок и, как оказалось, в очень далёкий прок: 7 лет ждали эфира эти передачи.

Так я стала ежедневной ⌠гостьей■ в доме Льва Николаевича. Сейчас уже не помню, в первый или второй визит, наткнувшись в тексте на имя древнегреческого философа Анаксимена, я произнесла вслух имя Анаксимандра, вспоминая, кто из них учитель, а кто ученик и кто ввёл термин ⌠апейрон■. Вместе со мной Лев Николаевич усомнился и перепроверил, о ком идёт речь. Оказалось, что в тексте была допущена ошибка, которую он и исправил, а я, по-видимому, с этого момента, была выведена из разряда ⌠радиотов■, как называл работников радио Лев Николаевич. Месяца через два плотной работы целый цикл передач был готов, мы назвали его ⌠Беседы по народоведению■. А за это время так подружились и привязались друг к другу, что сохранили эту привязанность до конца его дней.

Я посещала его лекции в Университете, в Географическом обществе, ⌠заболела■ теорией пассионарности. Узнала обо всех его мучениях не только в прошлом, но и о травле в первой половине 80-х годов. Его нигде не печатали. Журнал ⌠Вопросы истории■ для него, историка, был закрыт. За это он называл журнал ⌠Вопросы по борьбе с историей■, а ⌠Знание - сила■ - ⌠Знание с позиции силы■, ибо даже в этот популярный журнал его редактор Роман по фамилии, кажется, Продольный (Лев звал его Роман Подпольный), не подпускал Гумилёва.

Вообще, не могу тут не прибавить, что Лев Николаевич был настоящий bel esprit - остроумец. Помню, особенно популярную в 80-е годы газету ⌠Московские новости■ называл ⌠Масонские новости■. И, кстати, о вызывавшей всеобщее восхищение в тот же период Маргарет Тэтчер, говорил, что она масонка очень высокого ранга.

Но возвращусь к травле Гумилёва. Круговую оборону держал Институт этнографии, возглавляемый академиком Бромлеем (которого Лев прозвал Бармалеем). Хотя вернее было бы сказать, этнографы из этого заведения вели прицельный огонь по Гумилёву. Их нападки печатали, а он не мог ответить им печатно.

Более того, его главный научный труд ⌠Этногенез и биосфера земли■, в котором изложена теория пасссионарности, был рекомендован ЛГУ к печати в 1979 г., но не печатался, т.к. не получил грифа ⌠Горлита■, то есть разрешения цензуры. Напечатать его было необходимо, потому что идеи Гумилёва уже начинали растаскивать, а слово ⌠пассионарность■ стало мелькать по статьям без ссылок на первоисточник. Перехват идей - явление нередкое в научных дебрях. Например, Альберт Эйнштейн, воспользовавшись открытиями французского математика и физика Ж.А. Пуанкаре (умер в 1912 г.) и немецкого математика и физика Германа Минковского (умер в 1909 г.), создал и опубликовал в 1905 г. - частную, а в 1907-16 гг. - общую ⌠теорию относительности■, опередив своих старших ⌠коллег■. Когда к Пуанкаре пришла студенческая делегация подписать Эйнштейну поздравительный адрес, тот прогнал их со словами: ⌠Я от своих открытий не отказываюсь■. Всё это поведал мне Лев Николаевич, и прибавил рассказ о печальной судьбе московского профессора А. А. Тяпкина, опубликовавшего сведения о научном плагиате Эйнштейна и тут же лишившегося должности.

Понятно, что только публикация рукописи ⌠Этногенез и биосфера земли■ могла ⌠застолбить■, закрепить авторство теории пассионарности. Одним словом, ⌠Лит■ был необходим, и он был получен в 1981 г. неожиданным образом.

Один толковый парень - Николай Столяров, работавший музыкальным редактором на радио, был представлен Льву Николаевичу. Решив помочь Гумилеву, он познакомил его с человеком, возглавлявшим радио - И. А. Чуевым. Чуев очень интересовался историей, а к Гумилеву проникся симпатией и сочувствием и, узнав о проблемах с Горлитом, сам вышел на директора этой всемогущей тогда структуры, который был его приятелем. И чудо, рукопись ╚Этногенез и биосфера Земли╩ была ╚залитована╩! А вскоре депонирована. Чтобы поддержать Льва Николаевича материально, И. А. Чуев, заключил с ним договор на цикл передач по этногенезу и выплатил ему аванс. А редактором назначил меня. Всё это было во власти Чуева, но пустить передачи в эфир было уже не в его власти. Ведь Комитет по телевидению и радиовещанию был органом Обкома КПСС, а в Обкоме был функционер - историк по образованию - некто Дегтярёв, персонально ⌠опекавший■ Гумилёва, поэтому подготовленные к записи тексты ждали своего часа на радио 7 лет. Лишь на пятый год перестройки, в 1989-м, передачи пошли в эфир. Читал их диктор радио Геннадий Воробьёв. К записям он относился очень ответственно, проходил со мной весь текст накануне. Читал великолепно. Льву Николаевичу его чтение нравилось чрезвычайно. С апреля 1989 года по май 1990-го прошло 27 передач с периодичностью в две недели; хронометраж колебался от 39 до 49 минут, в зависимости от отрезка в сетке вещания. Отклики были самые положительные. Но, повторяю, всё это случилось семь лет спустя.

А пока на дворе 82-й год. Радость с депонированием позади, и в пору ждать новых репрессий. Как он страдал от этого, страдал не только морально, но и физически. В это время у Льва Николаевича появились симптомы диабет. Диагноз этот он узнал обходным путём.

Дело в том, что Лев Николаевич не доверял врачам. Говорил, что у Сталина было одно правильное дело - дело врачей. ⌠Заметьте, - говорил он, - что ⌠дело■ было заведено в январе 1953 г., а уже 5 марта официально объявлено о смерти Сталина■. Когда Льва Николаевича помещали в больницы, он из них сбегал. В последний раз, к несчастью, сбежать не мог┘

Так вот о диабете. У него на ступне появилась трещина, а в ней образовался нарыв. С нарывом этим он попал в больницу, из которой быстро ушёл. Потом несколько раз он падал в Университете после лекции - выключалось сознание. Боясь врачей в Университетской и Академической поликлиниках, которые его знали, он поехал в поликлинику по старому месту жительства, хотя уже много лет там, на Московском проспекте, не жил. Он рассказал мне, как вошёл кабинет так, ⌠на дурака■. Врачиха оказалась опытной. Увидев его ⌠заеды■ - трещины в уголках рта, определила диабет. Жить стало ещё сложнее. Язва желудка у него уже была, а теперь ещё и диабет. Что можно было есть при язве, исключалось при диабете, а что требовалось при диабете, запрещалось при язве. Сплошная мука. Ему, голодавшему всю юность, молодость, зрелость, теперь и в старости нельзя было поесть, чего хотелось бы. Диету он, разумеется, нарушал, болезни от этого прогрессировали.

А если к этим болезням прибавить те, что были результатом пыток в тюремных застенках в молодости (во время приступов он и в старости кричал от боли) и каторжного труда в лагерях, то можно только удивляться, как он мог жить с этим, и не просто жить, а столько работать, так гениально писать.

Повторяю, гениально. Я открываю наугад страницу в любом его научном трактате и не могу оторваться. Какая бездна фактов, какая глубина мысли, какая красота слога, точность, афористичность : ⌠Увы, история полезна только тем, кто её выучил■, или ⌠Предвзятое мнение - самая жестокая язва науки■, или ⌠Идеи - это огни, манящие учёных к новым свершениям, а не вериги, сковывающие движение и творчество■. Таких афоризмов можно привести массу, но лучше читать их в контексте трудов Льва Николаевича, чем в цитировании.

Впрочем ещё одну гумилёвскую цитату я приведу: ⌠Банальные версии имеют ту привлекательность, что они позволяют принять без критики решение, над которым трудно и не хочется думать■. Сам он никогда не грешил банальностью, а его девизом было: ⌠Думать надо!■ И думать он умел: ведь он додумался до такой гениальной истины, какая заключена в его теории пассионарности. Как-то я спросила Д. М. Балашова, автора исторических романов, часто гостившего у Гумилёвых, что он думает о теории Льва Николаевича. ⌠Это прорыв к звёздам■ - ответил он.

Да к звёздам, к небесам. Я думаю, что Бог открыл эту истину учёному Гумилёву. Ведь Лев Николаевич был человек глубоко верующий. Для меня нет сомнения, что та энергия из космоса, пучки её, что вызывают мутации, из-за которых начинается процесс этногенеза, рождение нового этноса - это деяние Бога. Но ведь не мог же он, светский учёный в то агрессивно-атеистическое время писать, называя вещи своими именами. Кто бы стал его печатать, читать и слушать. Тут бы даже 15 лет тюрем и лагерей было мало.

Теперь открою: каждый раз, когда мы допоздна засиживались за работой, Лев Николаевич, его ученик Костя Иванов и я (естественно, когда заслужила доверие) вставали на молитву в комнате Гумилёвых - икона была в правом углу - читали краткое правило ⌠на сон грядущим■. Иногда это была только молитва ⌠Ангелу хранителю■, ибо засиживались у них в доме порой за полночь и надо было успеть в метро, которое тогда закрывалось в час ночи. Но без молитвы дом не покидали.

Лев Николаевич говорил мне: ⌠Я хотел стать священником (это в 30-то годы!), но мой духовный отец сказал мне: ⌠Церковных мучеников у нас хватает. Нам нужны светские апологеты■. И я стал светским апологетом■. Светский апологет Бога. Апология Бога - вот ключ к его жизни, научной деятельности.

Мир сотворён Богом. И вся наука - это только попытка постигнуть Божественные законы мироздания. Или, как писал И. А. Ильин, ⌠несовершенные попытки приблизиться к живой тайне материального и душевного мира■. Но прежде чем открыть Гумилёву одну из своих тайн, Господь долго и страшно его испытывал.

В сущности вся жизнь его от рождения была испытанием. Мать бросила младенца на бабушку с первого же года рождения. В 15-м году - мальчику 3 года - Ахматова пишет:

Знаю, милый, можешь мало
Обо мне припоминать:
Не бранила, не ласкала,
Не водила причащать.

Как всегда лаконично и гениально выразила она в стихах обязанности матери, которых не исполняла. А он любил её всегда, и никогда я не слышала чтобы он называл покойную Анну Андреевну матерью, только мамой, кстати Николая Степановича - только папой. Стихи ахматовские эти я знала, конечно, и до встречи со Львом Николаевичем, но наткнувшись теперь на них, вдруг ужаснулась глубине трагизма его жизни.

Помню, процитировала эти строки Льву, и он печально повторил: ⌠Да, да┘ Не бранила, не ласкала, не водила причащать.■ И стал быстро-быстро тереть ладонь о ладонь. Был у него такой характерный жест - признак сильного волнения.

Среди фотографий, которые как-то показала мне Наталья Викторовна, меня поразили две. Одна, где совсем юный Лев - 14-летний подросток - сидит у изголовья лежащей, очевидно в болезни, матери. Какая печаль (о матери или о себе?) и обида в глазах мальчика, в поджатых губах, во всей его позе. А другая - из ⌠дела■: Гумилёв - заключённый. Ещё молодое (ведь я узнала его почти 70-летним ), красивое, но измученное лицо и какое-то пронзительное смирение, что ли, в этом лице. Да, пожалуй, именно смирение, а не беззащитность. Всё это в развитие мысли об испытаниях, выпавших на его долю.

Беломорканал┘ Он называл его ⌠белый мор■. Лев Николаевич говорил, что там он уже умирал, потому что при той норме, которая требовалась от заключённого, копающего ⌠котлован■, при скудном, голодном пайке и кратком сне долго выдержать невозможно. И когда в ⌠органах■ решили, что 10 лет, данные ему, слишком лёгкое наказание, и его повезли обратно в Ленинград, он, понимая, что ему грозит вышка, об этом не думал. ⌠Я всю дорогу до Ленинграда (везли несколько суток) спал.■ А тут, как раз, пока ехал, открылось ⌠дело Ежова■, НКВДешников и самих постреляли; Гумилёву при пересмотре дела дали 5 лет и направили, к счастью, не на Беломорканал, а в другой лагерь. Понятно, что и тут был далеко не курорт, но выжить тогда удалось.

При второй посадке, как он говорил, ⌠за маму■ (первая была ⌠за папу■), после смерти Сталина и разоблачения его культа, для освобождения политических нужно было ходатайство родственников. Многие уже освободились, Анна Андреевна почему-то не хлопотала. Ему удалось с выходящими на волю передать ей, естественно, нелегально, записку, чтобы поторопилась. ╚Она взяла эту записку и под ручку с Лидией Гинзбург отправилась в ⌠большой дом■. Меня, вместо освобождения, сажают в карцер╩, - говорил Лев Николаевич.

Но время пришло и его освободили. Жизнь на свободе оказалась ничуть не легче. Лучший в стране, да и в мире историк-востоковед, превосходно знающий географию (любил повторять болтинское: ⌠у историка не имеющего в руках географии встречается претыкание■), блестящий писатель, мыслитель, он не был востребован ни на историческом факультете Университета, где продержался всего два года, ни на восточном.

Кстати, о восточном факультете. С удивлением наткнулась в автобиографической книге ⌠Признания скандалиста■ одного питерского выпускника филологического факультета с ⌠двойным дном■ (его собственное определение своей личности) на такую фразу: ⌠Студенты с соседнего востфака при малейшей возможности прогуливали лекции Льва Гумилёва и говорили о них: ⌠Сплошное занудство■. Ну, что тут сказать, что тут станешь делать? Спьяну, очевидно, ⌠скандалисту■ пригрезилось, ибо вся его книга изукрашена подвигами автора на ниве пьянства. Не стоило бы и упоминать об этом откровенном вранье, но ведь так и рождаются фальшивки, создаются лже-мифы.

Когда же мне приходилось бывать на лекциях Лэнэ (так его звали студенты, преобразив ⌠эль■ и ⌠эн■ в ⌠лэ■ и ⌠нэ■, что ему чрезвычайно нравилось, он сам с удовольствием открыл мне своё прозвище), то народу набивалось всегда множество, будь то аудитория на географическом факультете Университета или большой зал Географического общества. Более того, целой гурьбой слушатели провожали Льва Николаевича до автобуса и в автобусе, до самого дома, не переставая задавать вопросы и слушать, слушать его, а он не уставал отвечать.

С какой ответственностью он относился к лекциям! В 80-е годы, когда я была свидетелем его жизни, лекции он читал раза два в неделю, а потом и вовсе один раз - лекционные часы ему неумолимо сокращали. Так вот в день лекции, которая читалась обычно во второй половине, он с утра ничего не ел, собирался тщательно, надевал лучший костюм и к моменту выхода из дома выглядел торжественно, взволнованно, как жених перед свадьбой, и только поздно вечером, вернувшись домой, позволял себе обильный ужин.

Что же до исторического факультета то там и сегодня историком Гумилёва не считают. В апреле 2002 года на подготовительных курсах истфака абитуриенту, попытавшемуся в контексте лекции напомнить о Л. Н. Гумилёве, было заявлено, что Гумилёв занимался не историей, а политикой, и ему за это неплохо платили. Да, платили, - пытками на допросах и пятнадцатью годами тюрем и лагерей. Он занимался политикой, а они на историческом факультете занимались исключительно историей! И так, конъюнктурщики, всю историю извратили, что непонятно теперь, чему же учить школьников. Сейчас начнут, да и начали уже её переиначивать согласно требованиям новой политики, но к истории как таковой это так же не имеет отношения, как и прежде.

Лев Гумилёв был верен Истории и только ей. Это во все времена требовало подвига. Подвигом была, не устану это повторять, вся его жизнь. А ведь он знал что, ⌠тайна бытия смертельна для чела земного■. И всё-таки стремился узнать эту ⌠тайну■, стремился бесстрашно, бескорыстно, пройдя сквозь все испытания, посланные ему Богом. И был вознаграждён. Нет, не покоем и благополучием, их он не знал до последнего своего часа, а знанием, из которого родилась гумилёвская теория этногенеза.

Приют - как он выражался, ⌠экологическую нишу■ - после освобождения он нашёл в НИИ Географии с возможностью читать лекции по этнологии, по своей теории этногенеза на Географическом факультете ЛГУ. Там он тоже натерпелся вдоволь: то вдруг большую аудиторию заменят на совсем крошечную: ведь студентов-то на курсе немного, а сбегались на эти лекции люди со стороны - с других факультетов, из других вузов и даже из ⌠большого дома■ (Лэнэ рассказывал, что ему однажды представился его постоянный слушатель - врач по профессии и спросил: ╚Вас не смущает, что я работаю врачом в ⌠большом доме■?╩ Льва ⌠не смущало■, ибо куда денешься. Потом он даже принимал его в доме, пользовался его профессиональными услугами врача. Я встречала этого человека в доме Гумилёвых.)

В конце концов Льва Николаевича лишили возможности читать лекции, оставив консультантом на кафедре, уменьшив зарплату. Помню его переживания в тот период. Но бывали и другие дни. Как радовался он в день своего 70-летия. ⌠После 70-ти у нас не сажают за политику■ - говорил он. Господи, думала я тогда, - значит всё время с момента освобождения из Гулага он ждал ареста и новой посадки. Старому, больному человеку постоянно жить под этим ⌠дамокловым мечом■?!

Помню, как-то в Великом посту, обедая у Гумилёвых, я отказалась от скоромного блюда. Лев грустно сказал: ⌠А я не пощусь. Но на войне пост отменяется. А я всё время как на войне.■ Вот так жилось, так он ощущал себя в ⌠экологической нише■.

Он никогда не предавался в моём присутствии (а оно было почти каждодневным до рождения моего сына в 1985 г.) лагерным воспоминаниям. А ведь немало узников ГУЛАГа сделали это своим основным занятием, стали на этом профессиональными писателями-вспоминателями. Ему было не до воспоминаний. Ему необходимо было донести людям своё открытие, своё научное видение этого мира, поделиться своими знаниями. Как щедро он это делал! Сколько я узнала и поняла такого, чего никогда нигде не прочесть и не услышать.

Недавно в переиздании ⌠Закона Божьего■, составленного пастырем Русской зарубежной церкви покойным протоиереем Серафимом Слободским ( в целом очень хорошей книги), прочитала о Септуагинте - первом и самом точном переводе всех книг Ветхого Завета с еврейского на греческий язык, сделанном 70-ю (отсюда Септуагинта), а точнее 72-мя толковниками, т.е. переводчиками, в III веке до рождества Христова, такую благостную историю.

⌠Египетский царь Птолемей Филадельф, желая иметь в своей библиотеке священные книги еврейского закона, повелел своему библиотекарю, Димитрию Фаларею, приобрести эти книги и сделать с них перевод на самый распространённый в то время греческий язык.■

⌠По указанию царя в Иерусалим отправлено было посольство к первосвященнику Елеазару с богатыми дарами для храма и просьбой прислать священные еврейские книги и переводчиков. Обрадованный первосвященник с готовностью исполнил желание египетского царя. Чтобы в таком великом деле приняла участие вся Ветхозаветная Церковь, весь богоизбранный народ, был установлен пост и усиленная молитва во всём народе. Были призваны все 12 колен израилевых, и повелено им было избрать по 6 человек переводчиков┘ Выбранные переводчики, прибыв в Египет к царю, с любовью принялись за святое дело и благоуспешно окончили его в непродолжительное время.■

О Септуагинте я услышала от Льва Николаевича совсем другую версию. Часто жаловались царю Птолемею его служители культа, что не могут спорить с иудейскими священниками по богословским проблемам, т.к. те всё время меняют аргументы в споре, ссылаясь при этом на книги Ветхого Завета. А книг этих прочесть нельзя, ибо они не переведены.

Тогда Птолемей приказал схватить 72 иудейских толковника (по 6 от 12 колен), посадил, заперев их каждого в отдельной комнате своего дворца, и сказал, зная нравы этого племени, что казнит их всех, если хоть одно слово не совпадёт в этих 72-х переводах. Вот так был получен точный перевод - Септуагинта.

В таком духе Лев Николаевич комментировал многие исторические эпизоды ⌠Ветхого завета■. Особенно мне запомнилась его реакция на историю из книги Бытия, случившуюся в городе Сихем.

Иаков, сын Исаака, сына Авраамова, ходивший по совету матери своей Ревекки за женой в Месопотамию (она не хотела невестки местной Ханаанской), возвращается назад через 20 лет с двумя жёнами Лией и Рахилью и своими потомками, и останавливается в Ханаанском городе Сихем. ⌠И купил часть поля, на котором раскинул шатёр свой┘ и поставил там свой жертвенник, и призвал имя Господа, Бога Израилева.■ Сын князя земли той - Сихем (имя совпадает с названием города) принудил к соитию дочь Иакова от Лии - Дину. Очень она ему понравилась, и он хотел жениться на ней. Отец парня пошёл к Иакову поговорить о женитьбе сына.

В это время с поля вернулись братья Дины Симеон и Левий, услышали о бесчестии сестры и воспылали гневом. Еммор, князь города и отец Сихема, стал говорить им: ⌠Сихем, сын мой, прилепился душою к дочери вашей; дайте же её в жёны ему. Породнитесь с нами; отдавайте за нас дочерей ваших, а наших дочерей берите себе.■

Сихем же готов был на всё, лишь бы заполучить Дину в жёны, на любой выкуп. Братья Дины отвечали ⌠с лукавством■ - говориться в книге Бытия - что не могут выдать сестру за человека, который не обрезан. Что готовы принять предложение Еммора отдавать за них своих девиц и жениться на их девицах и составить один народ, если все местные мужчины сделают обрезание. Еммор с сыном поверили им и уговорили весь город. А подвергшиеся этой операции - говорил Л.Н. - очень больны три дня. На третий день сыновья Иакова ⌠напали на город и умертвили весь мужской пол. И самого Еммора и Сихема, сына его, убили мечом┘■ Потом разорили город, взяли скот, ⌠всё богатство их и всех детей и жён их взяли в плен.■ ⌠Каков народ!■ - Льва Николаевича особенно возмущало вероломство сыновей Иакова. Обман доверившегося он считал самым гнусным преступлением. Неудивительно, говорил он, что мирянам-католикам даже запрещено читать Ветхий Завет, чтобы не потерять веру.

Говорил, что из 10-ти процессов инквизиции, которая по установившемуся расхожему мнению слишком свирепствовала в Испании, 9 были над евреями-выкрестами. Креститься-то они крестились, ибо в христианской стране это сулило все выгоды в испанском обществе, но сами продолжали исповедовать иудаизм, исполнять обряды, которые прямо противоположны и враждебны христианским, как, например, жертвоприношения.

Говоря об Испании, восхищался генералом Франко: он спас страну от того, что случилось в России в 1917 году и после него - долгой гражданской войны. В Гражданской войне в Испании также воевали революционеры всех мастей, в том числе и из Советского Союза, но Франко не дал себя победить. И надолго установилось ⌠над всей Испанией безоблачное небо■.

Замечание о Гражданской войне в России тянет за собой ещё одно воспоминание.

Как-то, очевидно, в очередную годовщину входа советских танков в Чехословакию, когда били себя в грудь и посыпали голову пеплом представители, так называемой, творческой интеллигенции, разъясняя в средствах массовой информации позорность этой акции, Гумилёв говорил: ⌠А что же они, чехи, хотели за их предательство в Гражданскую войну?■

Чехословацкий корпус, 45 тыс. человек, сформированный Временным правительством в 1917 году в основном из военнопленных (Чехословакия воевала на стороне Австро-Венгрии в Первой мировой войне), с января1918 г. вошёл в состав французской армии, воевавшей на стороне белых. После мая 1918 г. часть чехов стала переходить на сторону красных, остальные примкнули в Сибири к Колчаку. Но в 1920 году предали Колчака, подписав соглашение о перемирии с Красной Армией, сдали адмирала большевикам, и через Владивосток отбыли из России, прихватив ее золотой запас, который Колчак возил с собой. На это золото в Чехословакии основали Банк легионеров.

Чем же тут возмущаться, если всего 48 лет спустя, в 1968-м, в Прагу вошли танки, посланные туда сыновьями тех победивших с помощью чехов ⌠комиссаров в пыльных шлемах■, так ⌠мужественно■ воспетых Б. Окуджавой, чтобы покарать сыновей и внуков легионеров из Чехословацкого корпуса. Вот так объяснил мне историческую ситуацию Лев Николаевич Гумилёв и прибавил: ⌠Господь наказывает за грехи до третьего и четвёртого колена.■ Ибо сказано: ⌠Мне отмщение и Аз воздам.■ И с этого момента, я уже не могу слышать стенаний по поводу советских танков в Праге.

Поэтому по прочтении ⌠культового■ романа ⌠Невыносимая лёгкость бытия■ ⌠культового■ чешскоязычного писателя Милана Кундеры, живущего ныне, (как указано в справке на обложке романа) в Париже, мне захотелось спросить его, муссирующего события августа 1968 года, а знает ли он о событиях в Сибири 1920-го. Так что, за тогдашнее предательство чехов плата августом 68-го более чем умеренная.

И ещё один международный вопрос мы обсуждали с Львом Николаевичем: Афганистан. В мае 1988 года, когда начался вывод советских войск оттуда, Гумилёв сказал: ⌠Вот, впервые, после 45-го года мы показали миру, что нас можно победить.■ А ведь о поражении и речи не шло, просто объявили о выводе воинского контингента. Но он с болью говорил о поражении, о том, что нельзя было входить в Афганистан, что воевать там невозможно: неприступные горы. Афганцы в них как рыбы в воде, а наши? Я по невежеству возражала: ■при современном-то оружии┘■ Он объяснял: ⌠Вот укреплённая крепость или пункт на горе. Как её взять? По горной тропе можно идти цепочкой, но сверху снайпер всех по одному отстреляет. Артиллерию в горы не потянешь.■ - ⌠А с вертолёта?■ - не унималась я. - ⌠Зависший над укреплением вертолёт очень свободно можно сбить.■ Винил правительственных советников, которые ввергли страну и армию в афганскую аферу: ⌠Ведь правительство, прежде чем предпринять подобную акцию запрашивает специалистов, советуется с ними. В случае с Афганистаном советниками были либо некомпетентные, либо недобросовестные. Вспомнили бы опыт англичан. В своё время англичане пытались закрепиться в Афганистане, но сочли за лучшее покинуть его.■ Я слушала его и думала: вот специалист-востоковед, чьи знания так пригодились бы, сидит не у дел, а какие-то горе-советники при правительстве дают вредные советы.

Теперь-то совершенно ясно, что не надо было лезть в Афганистан, ибо намереваясь сделать его ещё одной социалистической республикой, Россия потеряла все Среднеазиатские республики, чем сразу воспользовались США. Хорошо, что Лев Николаевич не дожил до этих дней, а то сердце его, русского патриота, разорвалось бы от боли: потомки Чингис-хана, поклоняющиеся доллару.

Он говорил, что в Царской России наместником Средней Азии назначался выпускник Царскосельского Лицея, что в переводе на современный язык означает - очень образованный и верный Родине человек. Он, великолепно владея ситуаций, всегда знал, какого хана надо в данный момент поддержать, а какого, наоборот, придержать для сохранения стабильности в регионе, как по-умному выражаются сегодня.

Оказывается, ⌠всё сложно, а просто в голове у дурака■ - этот устный афоризм Л.Н. Гумилёва я запомнила на всю жизнь, как запомнила его ⌠уроки■, каковыми для меня становились все беседы с ним. Как на многое он открыл мне, воспитаннице советской школы и советского вуза, глаза.

Да, настоящим ⌠открытием■ Америки было для меня утверждение Льва Николаевича, что американцы в массе своей давно уже не рожают - не могут. То ли от пищи с гормонами и продуктов генной технологии, то ли от других причин, но каждые 30 лет США объявляют иммиграцию и ввозят в страну молодых людей, которые родят детей, а их дети уже родить не могут. И чтобы закончить международную тему, скажу что Лев Николаевич очень скептически отзывался о международной торговле. Приводил пример с колорадским жуком, ставшим бичом наших картофельных полей. Жил себе этот жук где-то в Колорадо на чахлых кустиках, но однажды вместе с импортным американским зерном попал в Советский Союз, освоил картофельную ботву и размножился невероятно. Я сама видала на Украине в Батурине - бывшей гетманской столице, усеянные жуком огороды. ⌠Вот и вся ⌠польза■ от международной торговли■ - итожил Гумилёв.

Как часто его мнения и взгляды не совпадали с общепринятыми. ⌠Ненавижу декабристов■ - цедил он сквозь стиснутые зубы. Они все до одного были масоны. С них началось раскачивание трона российского, а значит государства, империи. У него, убеждённого монархиста и горячего патриота, их тайная деятельность могла вызвать только ненависть.

Ему вторила Ольга Петровна Лихачёва, часто бывавшая в доме, ныне тоже покойная: ⌠Николаю I надо было повесить не пять, а все триста, чтоб неповадно было бунтовать.■ Ольга Петровна была старого дворянского рода и имела право на такое суждение. Доктор наук, она была научным сотрудником рукописного отдела Библиотеки Академии Наук - БАН. (Женщин из БАНа Лев в шутку называл ⌠банщицами■, а из Публичной библиотеки - ⌠публичными женщинами■. И в той и в другой он был прилежным читателем.) Ольга Петровна жила напротив, через двор от Гумилёвых, и они часто встречались. Она была племянницей историка, академика Николая Петровича Лихачёва, и академику Дмитрию Сергеевичу Лихачёву, происходившему из мещан, - только однофамилицей, но они были дружны. Об Ольге Петровне я завела речь, чтобы показать, что Лев Николаевич был не совсем одинок в своём отношении к декабризму. И всё-таки преобладает всеобщее преклонение перед ⌠подвигом■ этих первых революционеров. Но и ⌠революционеров последнего призыва■ - диссидентов он откровенно презирал. Диссидентскую тему мы с ним не обсуждали подробно, и я не стану домысливать, почему презирал, хотя, конечно, догадываюсь.

Зато объяснял, за что презирает писателя Владимира Набокова. Восхищения его талантом, прекрасным русским языком его романов, его стихами Лев Николаевич не разделял. Более того с сарказмом говорил: ⌠Набоков пишет: на противном берегу, когда по-русски - на противоположном берегу или на другом.■ А уж о бегстве его из России говорил и вовсе с гневом. Я пыталась защищать писателя: ⌠Ведь тогда он был почти мальчиком.■ - ⌠19 лет - это не мальчик. Он уже мог воевать, как воевали и гибли за Россию тысячи его ровесников.■ И он, увы, был прав. Сыну прекрасного русского писателя Ивана Сергеевича Шмелёва было 18, когда его расстреляли в Крыму красные. Мой родной дядя - юнкер, задолго до моего рождения, тоже совсем молодым погиб во время Кронштадтского мятежа. И несть числа им, юным павшим...

Молодым, 35-летним, расстрелян отец - Николай Степанович Гумилёв. Лев Николаевич, конечно, восхищался его личностью, очень высоко ценил поэзию отца. Знал наизусть, мне кажется, все стихи.

Это он сказал мне, что последняя статья Блока ⌠Без божества, без вдохновенья■ - донос на Николая Степановича. Статью эту я знала, конечно, раньше, но перечитав после слов Льва Николаевича, увидела её совсем в другом свете. Да, это литературный донос, несомненно. Было ли это сведение счётов, или предсмертная болезнь Блока, которая дала о себе знать в середине апреля, потом рецидивы её повторялись в середине мая, июня, пока в июле не приняла угрожающие формы, сведя его 7 августа 1921 года в могилу. Или это было искреннее мнение перешедшего на службу Советам человека, и потому он был так неосмотрителен в выборе выражений в дни, когда свирепствовал террор ЧК? Всё это тема для отдельного исследования.

Здесь нам важно мнение Льва Николаевича - донос. И как он сработал! В апреле написана статья, 3 августа Гумилёв арестован, а 27 августа - расстрелян. После смерти красного Блока можно было не церемониться с обруганным им белым Гумилёвым.

Ещё Лев Николаевич приводил слова отца: ⌠Поэтом может считаться тот, у кого есть одно гениальное стихотворение. Исключение составляет Пушкин - у него гениальных стихотворений несколько■.

О Пушкине мы также говорили со Львом Николаевичем. Он утверждал, что его убили масоны. Масоном был Геккерн - это общеизвестно. Пушкин вступил в ложу, а потом, прозрев, вышел из неё, чего члены масонской ложи никогда не оставляют безнаказанным. Как только Пушкин стал писать патриотические стихи, он был обречён. Дантес был выбран исполнителем убийства и не смел отказаться, иначе его самого бы убили. ⌠Никакой измены, конечно, не было и не могло быть - говорил Лев Николаевич. - При открытых анфиладах комнат и при тех дамских платьях - это практически невозможно■.

В свете этих объяснений Гумилёва становятся понятными письма, которыми обменивались Л. Геккерн, - голландский посланник и Пушкин. Ведь анонимки, где Пушкин назначается ⌠историографом ордена рогоносцев■ сочинил и рассылал не Дантес, а Геккерн. Намёк прозрачен: вышел из масонского ордена, так мы тебя припишем к ордену рогоносцев. И ведь это Геккерн от имени Дантеса, а опять не сам Дантес, утром 26 января послал вызов Пушкину. Пушкин-то прекрасно понимал всю подоплёку происходящего, но не защитить честь жены и свою не мог. Так излагал Лев.

А ведь сколько написано на тему пушкинской дуэли: и царь-то его убил, и свет, и долги, и жена глупая. Как тут было не стреляться. Горы книг! И эти горы громоздятся, как будто специально, чтобы под ними навсегда упрятать правду.

Кстати, о Пушкине или, скорее, некстати. 7 июня этого, 2003 года, по TV транслируют из зала Чайковского гала-представление по поводу 70-летия Андрея Вознесенского. Особенно ⌠уместно■, что происходит это сразу после 6 июня - дня рождения Пушкина, из чего, по-видимому, следует, что на сегодня у нас два равных поэта: Пушкин и Вознесенский. Вспоминаю, как презрительно отзывался о Вознесенском Лев Николаевич. Ему пришлось однажды встретиться с этим антипоэтом. Гумилёв пришёл забрать посылку, переданную через Вознесенского, кажется, из-за границы. А тот принял его как жалкого просителя, лёжа на диване. Ну хоть бы из уважения к родителям - Анне Ахматовой и Николаю Гумилёву, поэтам не Вознесенскому чета - встал перед их сыном. Да где там! Человек, живший безбедно и в славе в советские времена, пописывая поэмы про Ленина, клеймя стихами монахов Троице-Сергиевой лавры, примеривавший на себя лавры Б. Пастернака (иначе, почему всегда рядом с именем Вознесенского всплывает имя Пастернака) и ныне восславляемый, может ли понять настоящую поэзию. А Лев Николаевич прекрасно отличал подлинное от суррогата в стихах, поэтому и презирал Вознесенского со всеми его ⌠антимирами■.

Когда-то, в 1982 году, на семидесятилетие Л. Н. Гумилёва ни одно СМИ не откликнулось ни словом. Да, 90-летие в октябре 2002 года было отмечено научной конференцией в Санкт- Петербургском Государственном Университете. Но состоялось это мероприятие благодаря усилиям Е. В. Масловой - руководителя центра этнологии им. Л.Н. Гумилёва при НИИ Географии, размещающегося в одной небольшой комнате на химфаке. Петербургское Радио, спохватившись, не 1-го октября - в день рождения, а несколькими днями позже, повторило мою передачу о Гумилёве десятилетней давности.

Ну, это, a propos, а возвращаясь к литературе, скажу, что читатель Лев Николаевич был требовательный. Часто повторял: ⌠У нас десять тысяч писателей (действительно в союзе писателей было десять тысяч членов), а читать нечего, поэтому читал фантастику и детективы. Агату Кристи называл Агафьей. ⌠В переводе на русский Агата и есть Агафья.■ - говорил он. Из русских классиков любил Лескова, из юмористов - Аверченко. Нередко цитировал его остроты.

Его пристрастия в музыке были очень определённы: Бетховена он предпочитал Чайковскому, силу - слабости. В связи с музыкой вспоминаю, как на заре нашей дружбы опозорилась перед Львом Николаевичем и Натальей Викторовной, когда повела их на генеральную репетицию балета ⌠Конёк-Горбунок■ Р. Щедрина в радиоложу театра Оперы и балета, тогда, им. Кирова. Чудесная русская сказка, известный композитор, усиленно рекламируемый, русский танец - это должно понравиться, думала я. Но зрелище оказалось прежалкое; кстати, балет этот быстро сошёл со сцены. А музыка! Как метко изрёк Лев: ⌠Не музыка, а сплошное пуканье.■ Я не знала куда деваться со стыда.

И ещё могу привести эпизод, связанный с этим театром. Это уже было за два года до смерти Льва Николаевича. В день рождения Ахматовой мы со Львом Николаевичем в Никольском соборе, где её отпевали, отстояли литургию, потом отслужили панихиду по покойной Анне. С нами в соборе была московская журналистка, друг семьи Гумилёвых, и бывший узник ГУЛАГа, сидевший со Львом в пересыльной тюрьме, Николай Борисович Васильев, ныне тоже покойный. Выходец из семьи блестящих петербургских аристократов, 1914 года рождения, крестник государя императора Николая II, на последнем (если не путаю) курсе Консерватории арестованный и осуждённый по статье ⌠Терроризм■, и только промыслом Божиим оставшийся в живых - вот визитка этого достойного человека. С ним я была знакома ещё до встречи со Львом Николаевичем по Театральному институту, где он преподавал фортепиано, а я училась и работала. Пишу о нём потому, что рядом с памятью о Гумилёве живёт во мне память и об этом мученике за Россию. И для того, чтобы было ясно дальнейшее.

Итак, два старых ⌠зека■ и две нестарые ещё женщины вышли из Никольского собора. Николай Борисович идёт сам, а Льва Николаевича мы ведём под руки. Стиснув зубы, он переставляет ноги. Каждый шаг даётся ему с трудом и болью, и, чтобы не продлевать его муку, мы решаем, какой транспорт ближе от Никольского сада. И тут Николай Борисович говорит, указывая в сторону Театральной площади: ⌠ Можно подогнать такси. Там стоянка, у Кировского театра.■ - ⌠У Мариинского, Коля! За что ты сидел?■ - тут же парирует Лев, казалось бы весь ушедший в свою боль.

Это сейчас ⌠Мариинка■ у всех на слуху, а тогда кроме ⌠Кировский■ иного слова никто не употреблял. ⌠Львиная■ верность истории проявлялась даже в мелочах. Хотя мелочь ли в данном случае? Это как считать!

Цельность его личности впечатляла. Он, скажем, не любил картошку как блюдо, потому что не любил это растение. Утверждал, что внедрение картофеля на Руси осложнило жизнь крестьянина. Раньше зерно посеял и ждёшь сбора урожая. А с картошкой? И посадка её тяжёлая, а потом полоть, окапывать дважды вручную, и копать - тяжёлый труд. ⌠Ну, а как же без картошки - спрашивала я, - суп-то с чем варить?■ - ⌠С репой! До того, как завезли к нам картошку, крестьянин ел репу. ⌠Посадил дед репку■ - говорит нам русская сказка. А теперь репа исчезла из обихода, но её-то гораздо проще выращивать.■ Чтобы окончательно убедить, вскоре с Натальей Викторовной накормили меня супом с репой. И действительно, было полное ощущение, что я ем картофельный суп. Можно воспринимать это как курьёз или чудачество, но я так не считаю.

Бескомпромиссность в малом и большом - вот стереотип поведения Льва Николаевича. Бескомпромиссность заставила его даже сменить вектор творческих пристрастий. Дело в том, что в детстве он сильно увлекался индейцами, в 7 лет прочитал всего Майн Рида, с возрастом стал серьёзно изучать жизнь индейских племён. Но поведение ацтеков вызвало такое отвращение, что он бросил заниматься ⌠индейцами■ - не мог. Все восхищались культурой ацтеков, а Гумилёв считал, что своим вторжением в природу - строительством теокалли, сооружением искусственных озёр и т.п. - они её изменяли, нарушали экологию, как говорим мы сегодня. Ацтеки (у Гумилёва в книге ⌠Этногенез ┘■ - астеки) в Городе Солнца на своих теокалли приносили человеческие жертвы. ⌠Солнце любит цветы■ - говорили они. А цветами считали сердца, которые вырезали при каждом обряде у 11 девушек и 11 юношей - своих соплеменников или из других племён. Есть от чего содрогнуться.

Зато судьба монгольского пассионария Тэмуджина, с детских лет перенёсшего столько страданий и не сломавшегося, вызвала горячее сочувствие. Это как раз тот случай, когда Лев ⌠его за муки полюбил■. ⌠Да, тяжела была доля Тэмуджина, окружённого лжецами и предателями■ - пишет Гумилёв. Но предательство самого Тэмуджина, когда по его знаку в борцовском поединке (состязание в борьбе - постоянное развлечение монголов) был сломан хребет пленному чжуркинцу, притворившемуся в угоду хану побеждённым, не вуалировал, как это принято, когда на любимого героя наводят глянец.

Л. Гумилёв восхищался Ясой - законом Чингиса, которому подчинялся сам хан и в котором было закреплено воинское братство, взаимовыручка. Скажем, если едущий впереди воин выронил, не заметив колчан со стрелами, то едущий сзади обязан поднять его и вернуть товарищу. Если не сделал этого - смертная казнь. ╚А иначе в боевом походе и в бою нельзя,■ - говорил Лев Николаевич. И выбор был сделан навсегда: Великая степь стала темой его научного подвига, не побоюсь этого слова.

Его обвиняли в чрезмерной любви к татарам, говорили о его татарских корнях, вспоминая ахматовское: ⌠Мне от бабушки-татарки были редкостью подарки┘■ А он был русским патриотом, и в ответ на подобные обвинения говорил: ╚Сколько можно твердить о татаро-монгольском иге, оскорблять татар и монгол. Монголы наши верные союзники. Граница с Монголией - самый спокойный участок наших обширных границ. И если Монголия отвернёртся от России, туда пойдут американцы, потому что монголам нужен сильный союзник для защиты от Китая╩. Россия отвернулась от Монголии, и всё случилось по прогнозу Гумилёва.

С татарами мы живём в одном государстве, а известные русские фамилии Аксаковы, Кутузовы - он приводил длинный список их, но лучше его найти у самого Гумилёва - на самом деле чисто татарские. Миф о татаро-монгольском иге создан на Западе. Всегда надо учитывать - не уставал повторять Гумилёв - кто говорит, когда говорит, и с какой целью. Обо всём этом нужно читать, конечно же, в его книгах, я же пишу об этом потому, что не раз и не два слышала это от самого Льва Николаевича, и ещё потому, чтобы заставить читающего эти строки обратиться к первоисточникам - трудам учёного.

Он называл себя последним евразийцем. Сейчас их много развелось - ⌠последних■, рассуждающих о геополитических пространствах и прочих заумных вещах. А Гумилёв-этнолог учил умению жить вместе с народами Востока, населяющими нашу державу, учил знать и уважать историю этих народов. Выбора - жить в симбиозе, как жили наши предки, или в противостоянии - для Гумилёва не существовало.

Почему же мы не почитаем этого человека, как почитают эти народы? Почему даже памятную доску в Петербурге на доме, где он прожил последние два года, установил Татарстан? ( За что, конечно, татарам спасибо).

Почему на юбилейной научной конференции, посвящённой 90-летию со дня рождения Гумилёва бывший коллега его и нынешний директор НИИ Географии В. Чистобаев отдал распоряжение не касаться биографии и личности Льва Николаевича, а лишь читать научные доклады? Но ведь после смерти Гумилёва сменились, как минимум, два поколения студентов, и молодых может привлечь к наукам исторической, географической, этнологической как раз интерес к личности учёного, к его научному труду. А слушать доклады комментаторов гумилёвской теории, среди которых вряд ли найдутся конгениальные ему, студентам скучно, они разбегаются. ⌠Держать■ аудиторию, как держал её Лев Николаевич редко кто может. Конечно на все эти ⌠почему■ есть ответы. Пусть читатель сам думает и ищет их.

С горькой иронией говорил Лев Николаевич о пути в науку, о том, как становятся учёным. ⌠Сначала, пока ты повторяешь общеизвестные истины, тебя хвалят. Пока ты пишешь компилятивные работы, - а большинство научных работ это переписывание источников и компиляция ранее написанного, - тебя также гладят по головке: молодец. Но стоит начать мыслить самостоятельно, писать оригинально, тебя начинают ⌠бить по голове■.■ И как же учёного Гумилёва били в прямом и переносном смысле и не только в советские времена.

Сказать, что после перестройки Гумилёву полегчало с публикацией трудов, было бы преувеличением. Да, в 1989 г. вышла ⌠Древняя Русь и Великая степь■, но как говорил мне Лев Николаевич, А. И. Лукьянов, тогда председатель Верховного Совета СССР (а ещё поэт и большой поклонник творчества Ахматовой) буквально топал ногами на руководство издательства ⌠Мысль■, требуя ускорить её печатанье. И всё равно затягивали, и, якобы, в целях ускорения напечатали книгу без совершенно необходимого в научном издании справочного аппарата: указателей и терминологического словаря. Всё равно это была победа: труд всей жизни пришёл к читателю.

Получив в подарок книгу от автора, я начала читать, а прочтя поняла, что с нею надо знакомить как можно больше людей, всех радиослушателей Петербурга. И мы со Львом Николаевичем стали это осуществлять. С января 1991 по март 1993 года прошло 49 передач. Они звучали два раза в месяц, хронометраж колебался от 40 до 50 минут. Так с неизбежными сокращениями на Петербургском радио была прочитана вся книга ⌠Древняя Русь и Великая степь■. Спасибо тогдашнему радионачальству, что не препятствовали этому. А радиослушатели были в восторге и от текста и от чтения народного артиста России Ивана Краско. Сколько благодарных звонков и писем получил Иван Иванович, сколько откликов пришло в редакцию!

В 1998 г. я переписала на кассеты все передачи по ⌠Древней Руси┘■ и все ⌠Беседы по народоведению■. Сейчас они хранятся на последней квартире Гумилёва на Коломенской, которая стала совсем недавно филиалом музея Ахматовой, чего смею утверждать, Лев Николаевич вряд ли хотел. А записи радиопередач можно было бы заставить работать на распространение теории Гумилёва. Выкупить у радио права на них и крутить их в школах Петербурга, Москвы, рассылать по городам страны, в вузы, да и за рубеж, для изучающих науку и русский язык, популяризируя учение. Это работа для фонда Гумилёва. Но фонд этот скончался, едва родившись.

Убит ученик Гумилёва - Константин Иванов, спустя ровно полгода после смерти учителя. Другой, младший ученик Вячеслав Ермолаев, интригами оттеснивший от Льва Николаевича в последние год-два К. Иванова, который, собственно и приблизил его к Учителю, возглавил Фонд ещё при жизни Кости, а потом - сгинул.

Развивать теорию, прикладывать её к практике, чем начал успешно заниматься К. Иванов, некому. Кончина Кости Иванова после смерти Гумилёва не могла не навести меня на мысль о мистической связи учителя с учеником. Действительно, Лев Николаевич выпестовал его не только как учёного, но и как человека; любил его как сына, называл Костенькой. Для Кости он был ближе родного отца. В ночь с 18 на 19 декабря - на зимнего Николу - Константин Иванов был зарезан на лестнице своего дома, зарезан точным, профессиональным ударом в шейную артерию и истек кровью до приезда ⌠Скорой■.

За полгода до этого истёк кровью и Лев Николаевич. По существу, он тоже был зарезан: ему, диабетику, - при этом диагнозе кровь очень трудно останавливается - резали печень - кроветворящий орган.

Помню, где-то в начале июля 92-го года позвонил мне Костя - он скрупулёзно собирал всё, что касалось Гумилёва - и спросил: ⌠Какие страницы ⌠Древней Руси и Великой степи■ звучали на радио в самом конце мая?■ На мой встречный вопрос: ⌠А зачем тебе?■ - отвечает: ⌠Знаешь, ведь Лев Николаевич умер 28 мая. До 15 июня его держали на аппаратуре. Он был без сознания. 15-го отключили аппарат и объявили о смерти.■

Я тут же уточняю, что читалось на радио в тот роковой день, и прихожу в изумление: звучали страницы из главы ⌠Вереница бед■, а названия параграфов в ней: ⌠Беда первая■, ⌠Беда вторая■, ⌠Беда третья■ и так до ⌠Беды девятой■, а за ней параграф ⌠О запустении Киевской Руси■ и ⌠Беда чужая■.

Человек неверующий скажет: ⌠Совпадение■. Очень уж много совпадений. Для могилы Льва Николаевича, так случилось, сделали два деревянных креста. Один поставили, а второй Костя привёз к себе домой┘ и принял на себя крест Гумилёва: смерть от ножа. Теперь этот крест на могиле убиенного Константина.

В православном русском народе говорят в случае, когда за одним покойным следует вскоре второй: забрал с собой. Костю забрал с собой Лев Николаевич. Вот почему я говорю о мистической связи учителя с учеником.

И со своей теорией у Льва Николаевича была такая мистическая, от Бога связь. Он мне сказал однажды после рождения моего сына, названного в его честь, которого он крестил: ⌠У Вас сынок, а у меня - доченька - моя пассионарная теория.■ Да, доченька, которую он выстрадал, в муках родил, вынянчил, и отдал ей всю свою жизнь, как самый любящий родитель всё отдает своему ребёнку. И умер он, а его детище в эти дни повторяло нам : ⌠беда, беда, беда┘ запустение┘■

Беда с ним, с нами, знавшими и любившими его, беда с наукой, потерявшей верного рыцаря и труженика, с народами России, потерявшими мудрого народоведа, способного им помочь своими знаниями┘

Как жаль, что некому больше задавать вопросы, рассчитывая получить научно-обоснованный и честный ответ. А вопросы возникают повседневно. Больные вопросы. Что происходит в Чечне? Почему из всех кавказоидов (Гумилёв считал всех, живущих на Кавказе, отдельной расой и называл по аналогии с монголоидами, европеоидами, австралоидами и т.п.) именно чеченцы раздувают пожар войны искони? Мирные чеченцы, о которых так пекутся ⌠правозащитники■, не миф ли это? Может быть они исповедают исмаилизм (антисистема в исламе), а значит исповедают ⌠ложь как принцип■? Только Гумилёв знал ответы на эти вопросы.

Он описал все антисистемы, и исчезнувшие и существующие доныне: исмаилитство, карматство, маркионитское павликианство, манихейство, богомильство, альбигойство, раскрыв их суть - жизнеотрицание. Объяснив, что истина и ложь в них не противопоставляются, а приравниваются друг к другу, показав, как из этого вырастает программа человекоубийства. А как логичны, убедительны и увлекательны их учения и философия. Но будьте осторожны, они ведут в бездну.

Впрочем, об антисистемах надо читать, не устану повторять, у самого Л.Н. Гумилёва. Я же здесь приведу оброненные им как-то к случаю замечания, что употребление французами и поныне в пищу лягушек и устриц - хладнокровных - это пережиток альбигойства, которое было особенно распространено во Франции. И борьба Бриджит Бордо против ношения мехов, из-за которых убивают животных, ведёт начало оттуда же, из антисистемы: из альбигойства. Вот и объяснение таких, на вид пустяковых странностей.

Убивая и воскрешая,
Набухать вселенской душой -
В этом воля земли святая
Непонятная ей самой.

Лев Николаевич любил цитировать эти поэтические строки отца, как пример системного мировоззрения, жизнеутверждающего и оптимистического. Они вошли и в ⌠Древнюю Русь и Великую степь■.

Да, жизнь и смерть всегда идут рядом, поэтому и надо ценить жизнь. Но жить любой ценой - этого он принять не мог. Однажды Гумилёв привёл слова друга, с которым они принципиально разошлись, сказанные им ещё в период дружбы: ⌠Жизнь - самое ценное у человека или главная ценность в мире■ (не помню точных слов, но смысл их таков). А мне вспомнился - говорил Лев Николаевич - атаман Белый, под этим именем он был известен, а какое было настоящее - Бог ведает. Со своим отрядом он боролся с Советами, когда все уже прекратили сопротивление. Оставшись совсем один, без соратников - кто погиб, кто разбежался, кто сдался, - Белый увешал себя под одеждой гранатами и пошёл в штаб красных. Заявив, что он - атаман Белый пришёл сдаваться, прошёл в здание и, когда сбежалась целая толпа посмотреть на ⌠самого Белого■ - за ним долго и безуспешно охотились, - он себя подорвал. Погибая, прихватил с собой не один десяток врагов. Вот цена жизни по Гумилёву.

Свою собственную жизнь он целиком отдал науке, сделав потрясающее открытие. Казалось бы, он заслужил если не памятник, то добрую память в своём Отечестве. Да где там! До сих пор все, кому не лень, продолжают пинать Гумилёва, ⌠мёртвого Льва■.

А как оживились историки-любители: математики А. Фоменко, Г. Носовский и шахматист Г. Каспаров. Помню, как-то мимоходом Лев Николаевич сказал, что был на лекции Фоменко. Пошёл узнать, чем математика может помочь истории, но ушёл, не услышав ничего серьёзного. Но тогда эти ⌠новые хронологи■ ещё не раскрутились, а теперь они в большой моде. Ну, хорошо, внедрят они в умы эту новую хронологию и что? Всех осчастливят? Какие уроки можно извлечь из такой истории нам, оставшимся без Истории. ⌠История может дать точную хронологию естественным наукам■, - настаивает Гумилёв.

Но у хронологов-математиков немало поклонников и последователей, падких на всё новенькое. Вот ещё один историк-любитель, некто А. Бушков, автор ⌠крутых■ детективных писаний, в которых с регулярностью в 10-20 страниц по сюжету появляется либо труп, либо экзотический половой акт. Вот такой ⌠историк■ написал книгу ⌠Россия, которой не было■ и в ней сделал открытие, что князь Александр Невский - это самый что ни на есть хан Батый. И удивляется, как это Гумилёв этого не заметил. Ну сочиняйте вы свою историю, но Гумилёва-то оставьте в покое! Сначала выучите историю, как выучил её он.

Всеобъемлющие знания в истории, достаточные - в смежной географии, необходимые - в физике, химии, биологии, психологии и позволили ему сделать обобщение, результатом которого явилась его пассионарная теория этногенеза. Чего это ему стоило? Откроем его трактат (он любил это старинное слово) ⌠Этногенез и биосфера земли■: ⌠Самые на вид простенькие обобщения требуют такого душевного подъёма и накала чувств, при котором мысль плавится и принимает новую форму, сначала поражающую, а затем убеждающую читателя.■ А если обобщения не простенькие? Тогда они требуют всей жизни без остатка. Он и отдал её науке, своей теории. Ничего другого для него не существовало.

Домашний уют, а тем более комфорт, казалось, был ему противопоказан, сам он был к нему равнодушен. Помню, когда вторая комната в квартире на Большой Московской была отдана Гумилёвым и соседи, долго не хотевшие покидать центр, наконец, съехали, надо было делать в ней ремонт, и его даже начали. Это отвлекало ученого от работы, он сильно раздражался: зачем всё это беспокойство. Я, шутя, сказала: ■Правильно, Лев Николаевич, надо закрыть ту комнату и жить в отдельной квартире.■ - ⌠Да■, - подхватил он совершенно серьёзно.

Но пожить в той отдельной квартире, к которой он привык, не удалось: дом треснул. Причина была вполне реалистическая - строительство новой станции метро ⌠Достоевская■ и перехода к ней со станции ⌠Владимирская■. Но я воспринимаю этот факт как вмешательство провидения: не суждено ему было иметь прочных стен. Ему, занимавшемуся номадами-кочевниками не дана была оседлость.

Переселение в новую квартиру на Коломенской он воспринимал без радости. А едва стал привыкать, как болезни все разом подступили и убили его. К язве с диабетом прибавился сперва инсульт, потом печень.

Вижу наше последнее свидание на Коломенской. Лев Николаевич тогда только вышел из больницы и я пришла, как всегда согласовать вопросы по текстам передач. Когда я вошла в комнату, он сидел на диване. Я села рядом. Видимо, боли были нестерпимые, потому что он взял мою руку и положил себе на живот, справа. Я удивилась, ведь желудок-то слева. Я думала, что у него язва обострилась, а оказывается это болела печень. Он подержал ещё мою руку на животе, а потом, превозмогая боль, стал отвечать на мои вопросы. Но видя его муку, я быстро свернула работу.

Приближалась Пасха, и я с моим семилетним Львом собирались в гости к крёстному. Мальчик выучил стихотворение Николая Степановича ⌠Носорог■, но прочесть его крёстному не удалось. Перед Пасхой Лев Николаевич снова попал в больницу, из которой больше не вышел.

Отпевали его в храме Воскресения Христова, тогда ещё, вскоре после возвращения ⌠из мерзости запустения■, являвшего вид большой руины (к слову, о комфорте). А отпевал отец Пахомий - крещёный татарин, далёкий потомок тех ⌠людей длинной воли■, которые шли за его любимым Тэмуджином - Чингис-ханом.

Стараниями Кости Иванова и отца Пахомия - келейника покойного митрополита петербургского Иоанна, любимого нашего владыки, давшего разрешение, похоронен был Лев Николаевич Гумилёв в благословенном месте, тогда еще не осквернённом могилами денежных демократов, на Никольском кладбище Александро-Невской Лавры. Когда я прихожу на его могилу и вижу надгробие на ней - две огромные каменные глыбы, сложенные крестом - всегда отмечаю: как верно они передают тяжесть креста, который нёс раб Божий Лев всю жизнь.

И когда думаю о нём, на память приходит одно место в статье А. Куприна, написанной после расстрела Николая Степановича Гумилёва: ⌠Да, надо признать, ему не чужды были старые, смешные ныне предрассудки: любовь к родине, сознание живого долга перед ней, и чувство личной чести. И ещё старомоднее было то, что он по этим трём пунктам всегда готов был заплатить собственной жизнью.■ Слова эти прямо, без всяких оговорок, приложимы и к личности Льва Николаевича, достойного сына славного отца.

Таким он и останется навсегда в моей памяти. И пусть не только в моей - для этого и записываю воспоминания. И ещё для того, чтобы сбылось пророчество в стихах Льва Гумилёва:

⌠┘ я не встречу смерти, живя в чужих словах чужого дня.■